Барбара Делински: Никогда не спорь с боссом

— Зато я против. Боюсь, будет слишком скучно.

— Скучно? Да ни за что! Меня называли порывистым, безответственным, даже болтливым, но скучным — никогда!

И в этом крылась одна из причин, почему она не желала с ним видеться.

— Да, конечно, — сухо отозвалась она

— Нельзя же постоянно работать, тебе необходимо поужинать.

— Не в этом дело, Коррей. У меня другие планы

— О! — Он вздохнул. — Опять вечер в кругу семьи. В обществе мужа и детей.

По его тону чувствовалось, что он ее дразнит. Она принята подачу.

— Вот именно. Иногда они меня просто донимают.

— Представляю себе, — двусмысленно протянул Коррей. Все его мужские инстинкты настаивали на том, чтобы надавить на нее, но, с другой стороны, инстинкты эти отточены на женщинах иного типа. — Что ж, тогда, может быть, в другой раз?

— Может быть. — Она постаралась произнести это настолько уклончиво, насколько позволяла вежливость.

— Ладно. В таком случае придется два часа болтаться одному.

От таких уловок сердце Коринны кровью не облилось, да и вины за собой она не чувствовала.

— Ты не останешься без компании. Стюардессам тоже нужно как-то проводить время.

— Я не завязываю знакомств со стюардессами, — заявил он, потом в его тоне прозвучало смирение: — Кроме того, нынче половина из них мужского пола.

— Давно пора.

Коррей рассмеялся. Не только из-за смысла ее слов, но и из-за того, как она их произнесла. Он мог бы поклясться, что она улыбалась.

Прислушавшись к раздавшемуся из громкоговорителей голосу, он воскликнул:

— Ого! Посадка на мой рейс закончилась. Боюсь, они не станут снова из-за меня задерживать вылет.

— Снова?

— У меня вошло в привычку опаздывать. Этим я известен всем авиалиниям.

— Ты что, часто летаешь?

— Оч-чень, — с чувством ответил он.

— А чем ты, собственно, занимаешься?

— Черт, опять объявляют. Мне нужно бежать, Кори. После поговорим, о'кей?

Как ни странно, Коринна испытала разочарование. С чего бы это?

— Удачного полета.

— Спасибо. Счастливо.

Повесив трубку, он выскочил из будки, но на его лице, пока он мчался к самолету, блуждала самодовольная улыбка. «А чем ты, собственно, занимаешься?» Лучшее окончание разговора и придумать трудно. Пусть гадает. Может, слюнки у нее еще и не текут, но она заинтересовалась. А это уже хорошее начало.

Коринну он нисколько не заинтересовал — так, во всяком случае, она убеждала саму себя. Но лицо Харадена непрошеным гостем постоянно врывалось в ее мысли, причем в совершенно неподходящие моменты.

Алану не мешало бы побольше рассказать ей о своем друге, но сама она, черт возьми, ни за что не спросит. Она не хотела, чтобы Алан узнал о звонке Коррея, чтобы, не дай Бог, не вбить между друзьями клин. Кроме того, она не хотела, чтобы Алан решил, будто она заинтересовалась Корреем. Потому что этого и в помине нет.

Ей не требовалось обладать сверхъестественной интуицией, чтобы понять, что Коррей Хараден откажется играть роль аксессуара. Как не требовалось и особой остроты зрения, чтобы увидеть, что его стиль полностью противоречит ее собственному.

С течением дней она убедила себя считать мысли о Харадене неприятными, но преходящими. Есть слишком много более важных вещей — работа, тревоги о Роксанне, планы на выходные и отпуск, прогулки с бабушкой, — чтобы тратить время на воспоминания о Харадене.

Она никак не рассчитывала, что в пятницу вечером, в самом начале мая, он возникнет собственной персоной у двери ее кабинета. С тех пор как она в последний раз слышала его голос, прошло около месяца. Ей почти удалось стереть из памяти его образ — и тут вдруг он нарисовался снова!

Выглядел он потрясающе, но она это и раньше знала. Если в доме у Алана он казался неотесанным мужланом, а на следующий день в офисе — праздношатающимся щеголем, то сегодня с головы до ног был преуспевающим бизнесменом. Безукоризненно сшитый костюм из легкого твида, белая рубашка и полосатый галстук — превосходно, хоть и слишком усердно завязанный, — плюс кожаные ботинки, чье итальянское происхождение не вызывало ни малейших сомнений. Золотисто-каштановые волосы немного длинноваты, но подстрижены великолепно, а загар еще темнее, чем был раньше.

Одно лишь оставалось неизменным во время всех трех встреч. Его глаза. Зеленые и пронзительные. Острые и изучающие. Мягкие и манящие.

Коринна не желала, чтобы ее манили. Она не желала, чтобы ее изучали или пронзали взглядом. По правде говоря, она желала одного — чтобы он растворился, как струйка дыма, и чтобы больше о нем никогда не было ни слуху, ни духу.