Тери Сан: Я решился. Мы встретимся (СИ)

А затем улыбнулся грустно и виновато, извиняясь передо мной за это подаренное мне знание, и... словно надёл очки: безмятежные чёрные стекла глаз, полные загадочной, ласковой мудрости египетского сфинкса.

И когда я смог двигаться, когда смог рвануть к нему в одном желании содрать его с этого грёбанного поезда, пусть силой, поймать, защитить, решить всё за него, впервые не дать, не дать ему думать, не дать ему быть взрослым! Дать ему быть тем, кем он был на самом деле.

"Мой маленький выёбистый мальчишка, абсолютно беззащитная, плачущая душой Зубастая тварь..."

Вот, что я увидел в его глазах. То, что он бы не показал никому, но показал мне, потому что он тоже был человеком, который мог позволить себе эту маленькую слабость. Не попросить, не выставить демонстративно на показ, но дать увидеть. СВОЮ СЛАБОСТЬ. Лишь на одно мгновение, а потом, тайком хлебнув глоточек спасительной чужой жалости, исчезнуть навсегда в никуда.

- Са-а-анька-а-а-а-а!!!!!! - я заорал. Я заорал, выкрикивая его имя, как это бывает в дешёвых кинофильмах, когда кто-то ебанутый несётся за уходящим поездом. Кричит что-то бессмысленное, потому что тот, КОМУ он кричит, не услышит его за грохотом колёс. Но услышат другие, покрутят пальцем у виска, шарахнутся в стороны.

- Са-а-анька-а-а-а!!!! - орал я, срываясь с места, зная, что это безнадёжно, зная, что не успею, потому что сорвался слишком поздно.

Потому что даун, идиот, потому что до меня медленно доходит, как до грёбанного жирафа! Всю неделю он был со мной, а я ничего не заметил, очарованной мудростью нездешнего сфинкса. Я нёсся как безумный, почти не касаясь земли, но невозможно обогнать уже рванувший с места поезд.

- Санька-а-а-а, вернись, твою мать, сука! - орал я и затем, поняв всю бессмысленность своих криков, поняв, как выглядит этот ебанутый фильм, зашагал и остановился.

- Санька, - прошептал я, не замечая, что всё тело сотрясает дрожь, не замечая собственного рваного дыхания. Понимая лишь одно, что готов убить его своими руками, этого маленького невозможного пиздёныша, мою ебанутую, зубастую тварь, убить за одно то, что он не сказал мне.

Ничего не сказал, но напоследок не удержался. Ради чего? Ради этого бессмысленного глотка жалости, ради понимания, которое раздавит меня, словно удар тяжёлого пыльного мешка по голове?

Я ведь мог остановить его. Даже в ту минуту, когда он объяснял мне что ему надо вернуться, он ждал, что я его остановлю, а я слепец, покорённый весомой, взрослой зрелостью его рассуждений, смирился, безнадёжно и ясно понимая, что ОН АБСОЛЮТНО ПРАВ.

Да ни черта я не понял в тот момент! Не смог понять. А теперь...

Меня душила злость, ярость, обида, тоска, любовь.

Вот в такие минуты у людей и случаются острые сердечные приступы, инфаркт миокарда и прочая хуйня. Сердце словно сжало тяжёлой ледяной рукой. И уже разжимая эти тесные, мешающие дышать пальцы, я шагнул назад твёрдым и спокойным шагом, направляясь домой.

Он не получит пиздюлей по аське, не будет длинных и прочувствованных писем. Не будет ничего. Потому что я не такой, как он. Я не собираюсь мыслить логически и здраво. И срать мне на то, что я не приобрёл этой кармической грёбанной мудрости жизни!

Разумных "НАДО" и "НЕЛЬЗЯ", этих хладнокровных "ЗА" и "ПРОТИВ". Зачем мне это нужно? Я не знаю.

И когда я вернусь за ним, когда, вытащив его теперь уже из его собственной квартиры, набью ему рожу, мне будет плевать, если на моё невозможное "ЛЮБЛЮ", он ответит разумно - рациональным отказом.

Потому что я не собираюсь отступать, проигрывать этому маленькому, вынужденно ставшему взрослым пиздёнышу.

Потому что я люблю его. Потому что ему нужна моя любовь, даже если мне сейчас кажется, что нужна она только мне одному.

И тогда, когда, похерив все логические осмысления, я останусь с ним, или заберу его с собой, потому что кто-то до хуя взрослый не сумел сказать всего лишь трёх слов, именно тогда я сумею понять, что "ВСЁ ЗАВИСИТ ОТ НАС!"

Невозможно вырваться из клетки. Невозможно сломать чужую клетку, в которую человек запихнул себя сам, потому что так правильно, потому что так надёжно.

Но я попытаюсь. Потому что я больше не хочу думать, навсегда потеряв свою душу в этих полных тоски и боли глазах. Глазах, в которых читалось отчаянно знакомое, и в то же время абсолютно чужое мне. "Я НЕ ЗНАЮ, ЗАЧЕМ ЭТО НУЖНО?"

"Узнаешь!" - подумал я, мрачно глядя на свой сжатый, словно для удара, кулак, и устало прикрыл глаза.

Когда он увидит меня, наверное, у него будет очень забавное лицо. Не мудрого египетского сфинкса, а нашей самой обычной русской, прихуевшей от беспредела мышки.