Виктория Холт - Мадонна Семи Холмов

– А Джованни знает? – В свои четыре года Лукреция уже была способным дипломатом. Она опустила глазки: ей не хотелось видеть, как Чезаре гневается, в этом она была похожа на Родриго – она старалась не замечать неприятного.

Хитрость удалась.

– Хорошо, я расскажу тебе, – сказал Чезаре. Еще бы, не рассказал: он никогда не позволит Джованни дать ей то, в чем он, Чезаре, ей отказывает. – Папа – ты знаешь, что его зовут Сикст Четвертый, – при смерти. Вот почему все так волнуются, и вот почему дядя Родриго сегодня к нам не придет. Когда Папа умирает, собирается конклав, и тогда кардиналы избирают нового Папу.

Теперь понятно: дядя Родриго выбирает и поэтому не может к нам прийти.

Чезаре с покровительственной улыбкой смотрел на сестренку: он чувствовал себя очень важным и знающим, ни с кем другим он не мог чувствовать себя таким важным и мудрым, как с маленькой сестрой, и за это он любил ее еще сильнее.

– Пусть бы он поскорее выбрал и пришел к нам, – добавила Лукреция. – Я буду молить святых, чтобы нового Папу сделали побыстрее и отпустили дядю.

– Нет, маленькая Лукреция. Не проси святых об этом. Лучше попроси их о другом: чтобы новым Папой стал наш дядя Родриго.

Чезаре расхохотался, и она засмеялась вслед за ним. Она еще слишком многого не понимала, но, несмотря на странность всего происходящего, несмотря на толпы на улице и на то, что дядя Родриго не пришел, ей было приятно стоять здесь на лоджии, прижавшись к камзолу Чезаре, и наблюдать за всеми этими снующими по площади людьми.

Родриго не избрали.

В городе по-прежнему было неспокойно, но что-то все же изменилось. Лукреция слышала отзвуки уличных боев, и Ваноцца в панике забаррикадировала входы в дом. Даже Чезаре не мог толком понять, что происходит, хотя и он, и Джованни, бесцельно слонявшиеся по детской, отказывались в этом признаться. Дядя Родриго заглянул на минутку, лишь чтобы убедиться, что дети в безопасности. Теперь он приходил только для того, чтобы повидаться с детьми: после рождения Гоффредо он перестал считать Ваноццу своей постоянной любовницей, а когда родился Оттавиано, она даже не попыталась представить дело так, будто отец – он. Что же касается маленького Гоффредо, то Родриго его обожал: мальчик как две капли воды походил на старших братьев и сестру. Родриго, нуждавшийся в сыновьях и любивший красивых детей, не был склонен подвергать сомнению свое отцовство и относился к малышу с таким же вниманием, как и к остальным мальчикам. Бедный же маленький Оттавиано рос чужаком, Родриго его не замечал, зато Ваноцца и Джорджо души в нем не чаяли.

Но в эти недели дети были слишком заняты, чтобы сожалеть об отсутствии Родриго: они часами простаивали на лоджии, наблюдая за разворачивающимися на площади сценами.

Папой стал Иннокентий VIII, и он позволил кардиналу делла Ровере, племяннику покойного Сикста, уговорить себя пойти войной на Неаполь. У могущественных Орсини, которые соперничали с семейством Колонна за бразды правления Римом, было среди неаполитанцев множество друзей и союзников, и это дало им повод восстать против города. Они почти взяли Рим в осаду, и старые недруги – Колонна – вступили с ними в битву. Вот почему сразу же после смерти Сикста и избрания Иннокентия улицы Рима превратились в арену боев.

Дети – Чезаре, Джованни и Лукреция, – притаившись за баррикадами, наблюдали, на что стали похожи улицы города. Они видели, с какой яростью обрушились с горы Джордано войска Орсини, как столкнулись они со столь же яростными и жаждущими крови войсками Колонна. Они видели, как прямо на площади, под их окнами, люди рубили друг друга на куски, они видели, как вела себя солдатня с попавшими в их руки девушками и женщинами, они вдыхали чудовищный запах войны, запах горящих домов, крови и пота, они слышали крики жертв и победные вопли захватчиков.

Всюду царили смерть и страдания.

Четырехлетняя Лукреция поначалу была захвачена этим зрелищем, потом оно ей просто наскучило. Она наблюдала эти сцены вместе с Джованни и Чезаре и неминуемо впитывала их отношение к событиям.

Пытки, насилие, убийства – все это было частью того мира, который простирался за пределами детской. В четыре года дети воспринимают все как должное, и Лукреция запомнила эти дни не как время страха и страданий, а как время перемен.

Бои утихли, жизнь вернулась в норму, и, прежде чем Лукреция почувствовала другие перемены, на этот раз означавшие, что детство ее подходит к концу, прошло еще два года. Теперь ей было шесть, но соображала она куда лучше, чем другие шестилетки. Чезаре было одиннадцать, Джованни – десять, и поскольку она все время проводила с ними, она знала гораздо больше, чем другие дети в ее возрасте. Лукреция оставалась спокойным ребенком, правда, гораздо более искусным в разжигании между братьями вражды – она теперь лучше понимала, какую это дает ей власть, и поскольку они сражались за звание ее фаворита, она продолжала царить в детской безраздельно.