Сидони-Габриель Колетт: Дом Клодины

Их как прорвало всех разом.

– Я знаю, знаю! – кричит Рено. – Это Командор в доспехах, он ходил здесь ещё во времена дедушки, папа мне всё рассказал, и…

– Ерунда! – роняет Бертран равнодушно. – Всё дело в том, что феномены индивидуальной и коллективной галлюцинации случаются в доме с тех пор, как Пресвятая Дева Мария с голубым поясом в повозке, запряжённой четырьмя белыми лошадьми, возникла перед Гитрасом и сказала ему…

– Ничего она ему не говорила! – пищит Бельгазу. – Она ему послала письмо!

– По почте, что ли? – хохочет Рено. – Сказочки для детей!

– А твой Командор – это не сказочки? – парирует Бертран.

– Извини! – возражает пунцовый Рено. – Командор – это фамильная традиция. А твоя Пресвятая Дева – это деревенские россказни, каких навалом повсюду…

– Дети, вы кончили? Могу я вставить слово? Я знаю лишь одно – на чердаке появились непонятные шаги. Следующую ночь я буду дежурить. Зверь или человек – мы узнаем, кто там ходит. Пусть те, кто хочет идти со мной… Хорошо. Проголосовали. Единогласно!

Воскресенье. – Ночь. Полнолуние. Мы не спим. Ничего особенного, разве что звук шагов, который послышался было из-за приоткрытой двери чердака и тотчас же прекратился, стоило Рено, напялившему на себя кирасу Генриха II [70]и красный ковбойский шейный платок, броситься вперёд с романтическим криком: «Назад! Назад!» На него зашикали, стали упрекать, что он «всё испортил».

– Любопытно, насколько фантастическое способно экзальтировать ум юноши, воспитанного не где-нибудь, а в английских колледжах… – с задумчивой и сокрушительной иронией замечает Бертран.

– Бедный ты, бедный, – на лимузинский лад добавляет моя дочь, – разве так нужно кричать? Нужно кричать: «Ужо я тебе!»

Вторник. – В эту ночь мы дежурили с мальчиками, дав Бельгазу возможность поспать. Полная луна проложила через весь чердак белую дорожку света, в которой виднелись несколько зёрен кукурузы, изгрызенных крысами. Мы уже добрых полчаса провели в темноте за полуприкрытой дверью и успели соскучиться, глядя, как передвигается, ломается, начинает лизать подножие пересечённых стропил лунная стезя… Рено тронул меня за руку: кто-то ходил в глубине чердака. Улепетнула, взобравшись по балке и унося с собой похожий на змею хвост, крыса. Торжественные шаги всё приближались, я сжала шеи обоих мальчиков.

Он приближался, его неторопливые, глухие, чеканные шаги, раскачивая старые доски пола, эхом разносились по чердаку. Через какое-то время, показавшееся нам бесконечным, он вошёл в освещённое луной пространство. Почти белый и гигантский: самый огромный из когда-либо виденных мною ночных птиц, филин, ростом выше охотничьей собаки. Он шёл, картинно приподнимая свои тяжело, по-человечьи, ступавшие ноги в перьях, крылья его в сложенном виде напоминали мужские плечи, а два маленьких рожка из перьев на голове, которые он то поднимал, то опускал, подрагивали на чердачном сквозняке, как колоски. Когда он остановился и откинул голову назад, все перья на его великолепной голове поднялись вокруг тонкого клюва и двух золотых озёр, в которых купался лунный свет. Он сделал оборот на сто восемьдесят градусов, и мы увидели его спину в мелких белых и светло-жёлтых пятнышках. Он, вероятно, был старым, одиноким и очень сильным. Он вновь зашагал своим парадным шагом, а затем пустился в нечто вроде военного пляса – поворот головы вправо, влево, ряд свирепых полуоборотов, явно направленных на устрашение крыс. В какой-то миг он словно почуял добычу и тюкнул остатки кресла, будто это была сломанная ветка. Затем исступлённо подскочил и стал лупить по полу расправленным хвостом. У него была повадка хозяина, величественность колдуна…

Он наверняка догадался о нашем присутствии, поскольку огорчённо обернулся к нам. Неспешно подойдя к окну, он наполовину развернул крылья, как у ангела, издал нечто вроде очень тихого воркованья, похожего на краткое магическое заклинание, и, опёршись о воздух, ринулся в ночь, тут же окрасившись в её снежные и серебристые тона.

Четверг. – Младший из мальчиков, сидя за партой, сочиняет длинный рассказ, озаглавленный: «Как я охотился на филина в Южной Африке». Старший забыл на моём рабочем столе начало «Стансов»:

Так и должно быть.

Со стороны аллей с розовыми кустами слышится стрекот секатора. Другой секатор вторит ему из сада. Скоро всю землю в розарии покроет ковёр из нежных побегов – красных, как заря, на верхушке, а у основания зелёных и сочных. А в саду на принесенных в жертву негнущихся ветках абрикосового дерева ещё с час, прежде чем увянуть, будут пылать цветы, нектаром которых всласть полакомятся пчёлы…