— Это мой дом! — пытаясь вырваться, кричала я. — Убирайся из моего дома!
Наконец он отпустил меня. По его расцарапанной щеке стекала кровь.
— Не могу, — извиняющимся тоном сказал он. — Приказ фараона и царевича для меня важнее, чем твой. Теперь ты можешь прочитать второй папирус.
— Замолчи! — прохрипела я. Меня била дрожь, захлестывали эмоции — ярость, страх, радость видеть его живым, досада, что он избежал наказания, и счастье слышать знакомый голос. Неловкими, взмокшими пальцами я развернула папирус.
«Дражайшая Ту, — начала читать я, — будучи осужденным и признанным виновным в измене и крайнем богохульстве, благородный прорицатель Гуи приговорен к совершению самоубийства. Однако, учитывая то, что он много лет служил моим личным лекарем и являлся величайшим провидцем Египта, а также, возлюбленная моя наложница, учитывая то, что тебе нужен мужчина, равный тебе по таланту и темпераменту, я решил оставить ему жизнь с одним условием: если ты согласишься держать его в своем доме в качестве слуги так долго, как ты этого пожелаешь. Если же ты решишь выгнать его вон, он должен будет совершить то, к чему я его приговорил. Будь счастлива».
Письмо было подписано самим Рамзесом и запечатано его печатью.
Я долго смотрела на папирус. Затем яростно отшвырнула его в сторону и упала на ближайший стул.
— Это какое-то безумие, — еле выговорила я. — Ты злой человек, Гуи. Как ты это сделал?
Он присел на корточки рядом со мной. От него исходил слабый запах жасмина. Я закрыла глаза.
— Поверь, я не имею к этому странному решению никакого отношения, — быстро заговорил он. — В ту ночь, когда ты пришла в мою комнату, а потом говорила со мной, я понял, что теперь нам, то есть мне, Паису, Гунро и остальным, уже не спастись. Я пошел прямо во дворец и во всем сознался. Я думал, что Рамзес немедленно бросит меня в темницу. Что он и сделал. Я также ждал, что меня будут судить вместе с остальными, но этого не произошло.
— Это должно было произойти! — крикнула я. — Я была там, Гуи! Я не покинула гарем до тех пор, пока не умерли Гунро и твой брат! Я знаю, как они страдали. Ты был виновен не меньше, чем они. Почему же ты жив? По какому праву? Если бы в тебе оставалась хоть капля чести, ты умертвил бы себя!
— Ах да, — тихо сказал он. — Честь. Но мы ведь оба с тобой знаем, как мало у меня этой сомнительной добродетели, не правда ли, Ту? Что значит честь по сравнению с радостями жизни? Ты же лучше других знаешь, что счастье просто жить перевешивает любые доводы. Подумай, ведь в течение семнадцати лет у тебя не было ничего, кроме простейших инструментов, необходимых для выживания.
— Верно, уж ты об этом позаботился, — прошептала я. — Продолжай.
— Меня привели к фараону и принцу незадолго до суда. Рамзес сказал мне, что страстно желает — так и сказал: «страстно желаю», — чтобы всю свою оставшуюся жизнь я посвятил тебе. Он сказал, что знает, что, хотя твое тело и принадлежало ему, твое сердце было отдано мне и что именно я был его господином и повелителем. Потом он сказал, что не хочет, чтобы ты всю свою жизнь горевала обо мне. Наверное, он знал твое сердце лучше, чем ты сама.
Я резко встала и принялась ходить по комнате.
— Самонадеянный ты человек, — с горечью произнесла я. — Самодовольный, гордый, высокомерный. Ты полностью положился на милость царя, верно? Ты рассказал ему все, что знал, в обмен на свою жизнь. А ему было приятно видеть, что ты полностью уничтожен. В конце концов, ты же был его лекарем и много чего о нем знаешь. И он продолжал любить тебя и доверять даже после того, как ты его предал. Но ему нужно было наказать тебя. Отпустить тебя он не мог, равно как и казнить. Тогда он предоставил все решать мне. Трус! Я вас обоих ненавижу, а тебя больше всего! Рамзес умирает, на этот раз без моей помощи, так что ты тоже можешь умереть. Здесь ты мне не нужен. Убирайся. Убирайся и выполни условие вашей глупой, злой сделки!
И я показала рукой на лежащий в углу папирус.
Гуи стоял, заложив руки за спину, и хмуро смотрел на меня.
— Все было не так, Ту, клянусь тебе. Ты несправедлива к Рамзесу. Если твое решение окончательно, я почту за честь покориться, но выслушай меня перед тем, как приговорить к смерти.
Я угрюмо кивнула:
— Говори, что хочешь. Но помни: я больше не та невинная девочка, которая внимала каждому твоему слову, Гуи.
— Я помню. Я многое помню, — мягко сказал он. — Я помню, как впервые увидел тебя, голую и мокрую, когда, умирая от страха, ты стояла в моей каюте, но в твоих глазах была решимость. Я помню ту ночь, когда ты меня поцеловала, и мне так хотелось ответить на твой призыв, схватить тебя в объятия, и пусть бы рушились все наши планы. Я помню твой запах, когда ты склонялась ко мне, рассматривая, что я делаю с травами. Но лучше всего я помню темный сад, когда ты в отчаянии прибежала ко мне и мы стали думать, как убить фараона, а потом ты отдалась мне, и мы наслаждались друг другом не с нежностью, а с жадным восторгом, приходя в возбуждение от того, что нам предстоит сделать.
Читать дальше