Элиза Ожешко: В провинции

Но теми крохами сознания, которые во мне еще оставались, я сообразил, что допущу преступную бестактность, что обману этим ее доверие, быть может, причиню ей боль и оскорблю ее женскую честь, быть может, навсегда лишусь права подавать ей руку. Я прервал чтение, отложил книгу и заговорил о чем-то, не помню о чем; кажется, я сравнивал Словацкого с Мицкевичем, вспомнил какое-то шуточное стихотворение одного из них, думал, что тем вызову на ее губах улыбку. Но она смотрела на меня большими запавшими глазами, проникновенно и странно, а когда я умолк, обессиленный потугами развеселить ее, словно отдаленное эхо, вновь повторила: «Волна неверная, ты поступила верно!»

В тот вечер я ничем не выдал своего волнения, простился как всегда, дружески пожав ей руку и сказав: «До свидания!» Но по дороге домой и позже, дома, всю ночь и весь следующий день я чувствовал на себе ее взгляд, пристальный и странный, который я хотел бы понять, но не решаюсь… Этот взгляд заслоняет мне все, я всматриваюсь в него, точно в книгу с непонятными знаками, каждая страница которой написана огнем и слезами. Я читаю этот взгляд, обезумев от боли и счастья, голова идет кругом, и я закрываю глаза, точно стою на краю пропасти, на дне которой и рай и ад.

Все на свете повторяется. Со времен Франчески да Римини читать стихи, написанные кровью сердца, опасно, если не хочешь выдать сердечную тайну.

Друг мой!.. Этот взгляд, этот голос, подобно эху повторявший печальный вздох певца, говорил о любви и… возможно ли это?.. О любви ко мне… Если так — о ужас! Нет, о счастье! Пусть скажет одно лишь слово «люблю» — и пусть умрет, я умру вместе с ней!

Ах нет, нет, нет! Пусть живет! Пусть будет со мной холодна, пусть даже лишит меня своей дружбы, ненавидит меня, лишь бы была жива, счастлива или хотя бы спокойна.

Когда я снова увидел ее одну, покинутую, я старался вернуть ей спокойствие, достаток, дать почувствовать свою братскую привязанность, мечтая, что со временем боль ее утихнет, забудется и мы с нею станем жить как брат и сестра, навеки связанные духовной близостью…

Раз судьба навсегда лишила ее семейного счастья, я хотел ей помочь найти счастье в духовной и общественной деятельности. Раз в одной любви она обманулась, а другая возбранена ей человеческими законами, я надеялся зажечь в ее сердце великую любовь ко всему доброму и прекрасному, которая заменит ей прежнюю; мы будем трудиться вместе, думал я, и так в незаметном, жертвенном труде проживем душа в душу незапятнанную жизнь… пока не наступит пора заката; тогда мы подадим друг другу руки и вместе сойдем туда, где нет ни борьбы, ни страданий, оставив по себе след честно исполненного жизненного долга.

Но и от этих радостей я готов отказаться и удалиться навсегда… лишь бы время от времени какой-нибудь голос твердил мне: «Она счастлива!»

Но если… если верно то, что мне показалось, если я правильно понял ее взгляд, ей нет спасения… потому что некогда под звуки органа ксендз, стоя у алтаря, прочитал молитвы и соединил руку Винцуни с рукой человека, который ее обманывал, возможно, сам того не сознавая; но с той минуты между нею и всякой иной любовью разверзлась непреодолимая пропасть.

Ужасное чувство тревожит меня. Не есть ли ее судьба отражение тысячи других подобных судеб? Мечтательное и юное существо, наивная девочка, надев белое платье, идет в костел и клянется в вечной любви и верности человеку, которого не знает; потом этот человек изменяет ей, терзает и ранит ее сердце безжалостным поведением, наконец, бросает ее одну посреди трудностей жизни, а человеческий закон твердит этой несчастной, обманутой и сломленной женщине: «Теперь стой одна под ветрами и бурями, никого не зови на помощь, а если ты вздумаешь полюбить другого, пусть эта любовь испепелит тебе сердце и доведет до могилы, ибо связанное однажды связано навеки!»

Тысяча молний пронзает мне мозг, когда я думаю, что мог бы еще взять ее на руки и унести в мой тихий дом, вылечить ее горячей любовью… Она могла бы еще жить и быть счастлива. А я? О, если бы мне посулили райские кущи и вечное блаженство, я вместо этого предпочел бы обладать ею хоть один год, хоть месяц, хоть один-единственный день…

Но когда-то в костеле под звуки органа ксендз совершил обряд и прочел молитву…

Тоска, отчаяние, безумие охватывают меня, перо валится из рук, в глазах темно… Друг мой, приезжай! Может, в твоих мудрых глазах я прочту ответ, как мне быть, ибо я сбился с пути; может, из уст твоих я услышу слова Божьей справедливости, ибо я блуждаю в потемках…»