Нелу Керамати: Предвестник

— Хорошо справляешься, — Алекс схватил Дилана за плечо и легонько сжал.

— Я могу вызвать копов, — сказал Дилан, с трудом дыша.

— И что ты им скажешь? — Алекс нахмурился.

— Не знаю. Что — то придумаю. Это должно звучать достаточно плохо, чтобы они… — он сглотнул. — Или я смогу уговорить их отправить команду телохранителей. Следить за Нив и Ромером.

— Дилан, думай, что говоришь.

Дилан склонился, прижался лбом к раскрытым ладоням. И без предупреждения из горла вырвался тихий всхлип, когда он вспомнил, как резал кожу Нив. Мышцы. Связки.

— Нельзя вовлекать полицию, Дилан. Особенно после крушения на Лайонс — Гейт. Возникнет много вопросов.

— Думаете, меня это волнует? — Дилан посмотрел на Алекса, а потом поднялся на ноги.

— Думаю, тебе нужна хоть одна таблетка, ты успокоишься…

— Те таблетки не остановят то, что случится! Они просто не позволят мне его увидеть!

— Послушай… — Алекс тоже встал.

— Алекс, кто — то сегодня УМРЕТ!

— Если так продолжишь, попадешь не в тюрьму, так в психбольницу! Ты этого хочешь?

— Если я заставлю отца нанять личную охрану…

— ХВАТИТ! — закричал Алекс.

В комнате воцарилась тишина.

Дилан смотрел в глаза Алекса, видел жалость, а не сострадание. Осуждение, но не понимание.

И он сжал губы, проклиная слова, что не пробились к Алексу… и вышел за дверь.

Дилан вошел в свою квартиру и заперся. Он прислонился к двери, размышляя о реальности. Он довел Алекса, и теперь никто ему не поверит.

Он заметил подарок Нив на столике у окна. Она, наверное, очень долго искала этот кусочек истории.

Он невольно улыбнулся, увидев, что она расположила телефон как отражение фотографии его матери.

Она даже подключила его.

Он вдруг ощутил желание. Не разум, а инстинкт. Резкий и непонятный. И он пошел к спальне.

Он подошел, открыл шкаф и вытащил с верхней полки деревянный ящик. Он открыл его и взял маленький черный конверт из стопки писем и открыток. Изнутри он осторожно достал белую сложенную салфетку с телефонным номером, записанным на ней чернилами.

Там была подпись: «Амелия».

Салфетку он украл из кабинета отца в детстве, только это было у него от физической связи с матерью.

Он вернулся в гостиную, сел на подлокотник дивана и взял трубку телефон.

Он невольно улыбался, набирая номер.

«Нив была права. Это работает».

Он держал салфетку, глядя на голубые чернила, растекшиеся вокруг букв и цифр. И он начал крутить диск — по цифре за раз — наслаждаясь механическим щелканьем, с которым диск возвращался на место.

Но краски его фантазии угасли, когда он приготовился к неминуемому. Он собирался сказать незнакомцу на той стороне связи, что набрал не тот номер.

Он набрал последнюю цифру и кашлянул. Телефонные гудки были протяжными и одинокими, а потом…

— Здравствуйте, вы дозвонились до Амелии Стерлинг, — стало слышно милый голос, и сердце Дилана сжалось. — Боюсь, я не могу сейчас подойти к телефону, так что оставьте сообщение, чтобы я могла как можно скорее перезвонить. Спасибо!

Раздался писк.

Горло Дилана сжалось. Он не мог говорить. Он едва мог думать. Столько лет. Его глаза жгло. Столько лет его отец поддерживал эту линию живой, чтобы звонить ей. Чтобы слышать ее голос.

Чтобы хранить ее.

Еще один писк, звонок закончился. Дилан опустил трубку на подставку, глядя в окно на мутный мир вдали, не зная, прав ли Алекс.

Дилан остановился в половине квартала от кладбища, сидел, прижимая руки в перчатках к рулю. Он слушал, как проносятся мимо машины. Голоса людей, проходящих мимо него. Он ждал, надеясь, что что — то — мысль, звук, звонок или даже время — подскажут ему решение. Но хватило взгляда на букет красных роз на пассажирском месте, чтобы разжечь его решимость.

И он схватил букет и пошел к большому входу кладбища: к высоким и изящным вратам, отделяющим прошлое от настоящего.

Он прошел порог и отправился на зеленые земли с белыми надгробиями.

Неподалеку белые цветы вишни облаками висели над землей.

Чарующие. Разбивающие сердце.

Быстрее, чем надеялся, Дилан оказался у места упокоения матери:

— Амелия Холт~

— Роза без шипов~

Так отец называл ее…

Дилан опустился на колени и положил букет у надгробия, а потом смотрел на имя матери с глубокой болью внутри.

— Мам, — он выдавил звуки, горло сжималось. — Прости, что так долго, — он сглотнул комок боли в горле. — С каждым годом становится все тяжелее.