Элизабет Нокс: Искушение винодела

Батист остался с Авророй наедине.

— На этот раз он еще не умрет, — пообещал он баронессе.

— А когда умрет, я овдовею, не получив того, что вдове причитается.

— Все знают об этом, баронесса.

— Мы всегда с ним дружили на его условиях.

Батист улыбнулся.

— Те же претензии могут предъявить и его дети. Отец всегда либо был занят сам, либо озадачивал нас. Такой вот он человек. Стоило нам явиться к нему неожиданно, он смотрел на нас так, словно мы прыгнули на него откуда-то из темноты, как дети. Собственно, детьми мы так и поступали, это была наша любимая игра, пока не умерла моя вторая старшая сестра. Как бы там ни было, отец всегда давал понять: он серьезен, как никто другой.

— Хорошо подмечено, Батист. Ваш отец становился холоднее льда, стоило мне нарушить его условия. Будто я злоупотребляла титулом и богатством. И когда бы Собран ни «заболевал», он каждый раз употреблял всю силу без остатка на то, чтобы окружить себя непроницаемой стеной тишины, за которой лелеял свою скорбь. Теперь он лелеет свои лихорадку и сон.

Наклонившись к баронессе чуть ближе, Батист тоном заговорщика прошептал:

— Так, может, подкрадемся к нему и дернем хорошенько за бороду?

Подумав немного, Аврора ответила:

— Знаете, я лучше поужинаю.

На следующий день Авроре представилась возможность приободрить этого инвалида, который спросил, не похож ли он на мертвеца.

— Нет, — отвечала баронесса.

В глазах Собрана загорелся огонек злобного веселья.

— А на высохшего старикана с желтой кожей я похож? — спросил он.

Чуть помявшись, Аврора ответила: да, похож. И рассмеялась вместе с другом — аристократичным, сдержанным, но беззаботным смехом, потому что Собран наконец перестал зажиматься, отпустил ревность.

К жатве Собран вернулся в Вюйи — ходил сам, хоть и с тростью. Появился Зас. Ангел окружил Собрана заботой, словно — как ворчал сам винодел — какой-нибудь сорняк, опутавший стебель виноградной лозы.

— Я не умру, — Пообещал Собран, — Ты только сам себе разбиваешь сердце. Уйди пока, но не затягивай с возвращением.

Любовью они, само собой, не занимались.

Приехав домой на Новый год, Бернар привез копию «Происхождения видов». Прослышав о еретическом труде Чарльза Дарвина, он заказал себе экземпляр. Пришло сразу два — от немецкого книготорговца и из Лидса, что на севере Англии.

— Взгляните на адрес на обложке. Я узнаю почерк — это рука Найлла Кэли. Книгу прислал он, только письмо не приложил. Жаль, что я утратил с ним связь, отец, он был чудесным учителем, настоящим оригиналом. Поступая в Сорбонну, я думал встретить там таких же людей, обладающих необычным мышлением, больше ученых, мыслящих, как мой гувернер. Встретил лишь несколько ярких умов, но они не светили так ярко, как Кэли.

Собран протянул руку за книгой.

— Думаю, почитать ее стоит.

Зас не писал и не приходил целый год.

Умер Антуан-каменщик, перенесший несколько ударов. Кристофа Лизе наконец скрутила опухоль желудка, не дававшая переваривать ничего из того, что бы он ни съел. Собран к смертному одру соседа не поехал, хотя жена, сыновья и дочери явились проводить того в последний путь. Винодел не желал слышать, как Лизе перед смертью сожалеет, что убийца Женевьевы и Алины так и остался не пойманным.

Весной 1863-го Аврора отправилась в Рим на пасхальное благословение Папы Римского.

Баронесса сидела в экипаже, кожаный верх которого защищал от мелкого дождика. Коляска Авроры стояла в первом из четырех кругов других повозок на краю площади, лицом к собору Святого Петра. Собралось множество солдат, священников, официальных лиц, занявших сидячие места…

Мимо проходил человек — он заглянул в коляску Авроры и, узнав баронессу, забрался внутрь.

Это был Зас.

— Где ты пропадаешь? — удивилась Аврора.

Ангел покачал головой.

На нем была потрепанная одежда, в руках авоська с морковью и луком; шея серая от грязи, на запястьях та же въевшаяся грязь четко отмечала все линии и складки кожи. Под расстегнутой рубашкой Аврора заметила на шее у Заса нить жемчуга, чуждую, словно глаза живого осьминога, виденного баронессой в аквариуме одного парижского ресторана Ангел появился неожиданно и был столь прекрасен, что Авроре на мгновение пришлось даже зажмуриться.