Лариса Черногорец: Колыбель колдуньи

— Как, барин? — В два голоса вскричали Анисим и Антонина.

— Да — да, женить. И не возражай — виданное ли дело. Герой войны, мастер на все руки, видный мужчина в расцвете сил и один — одинешенек. Антонина за тобой как за дитем ходит, а ей это зачем, — продолжал я, делая вид, что не помню о том, что они сохнут друг по другу.

— Антонина занята день и ночь — весь дом на ней, кухня, еще и ты! Вон у нас, сколько девок незамужних.

— Дык, это…барин…. — Анисим пытался возразить.

— Нет, нет, и не возражай! — я едва сдерживал смех, — вот хоть Татьяну взять, прачку нашу — вдовая, тридцати еще нет, — кровь с молоком! — я завернул в блин ложку икры и отправил себе в рот, закусывая рюмку кипарисовки.

— Ох! — Антонина всхлипнула и выбежала из-за стола.

— Ничего-ничего, — я по-прежнему продолжал валять дурака, — это она от радости, что, наконец, от лишних хлопот избавится!

— Барин! — Анисим покраснел так, что я даже испугался — доведу старика до удара, — помилуй, барин! Какая Татьяна — стар я, чтоб жениться!

— Что значит стар! Шестой десяток только — ты еще любому молодцу фору дашь. Все! Это не обсуждается! На следующей неделе обвенчаю тебя с Татьяной и точка. Готовься к свадьбе.

За дверью раздался грохот. Мы с Анисимом кинулись туда — там распластавшись на полу без чувств, лежала прачка Татьяна.

— Нечего подслушивать барские разговоры — горничные, переговариваясь, торопливо пытались привести ее в чувство.

— Барин, помилуйте!

— Нет-нет, я своего мнения менять не намерен. Жениться и все тут!

— Тогда позвольте хоть самому выбрать на ком!

— Самому? — Я сделал недовольное лицо, — значит, мое мнение тебя вообще не интересует!

— Что вы, барин, батюшка, да я за вас! Да я для вас… что хотите, барин для вас… — Анисим, сгорбившись, побрел прочь. Я понял, что перегнул палку.

— Ну, хорошо, положим, я прислушался бы к твоему мнению, — на ком бы ты хотел жениться?

Анисим, посветлев, кинулся ко мне:

— На Антонине, барин!

— На Антонине?!

— На ней, барин!

— Обещаешь?!

— Клянусь!

— Ну то-то, — того мне от тебя и надобно! — Я потрепал Анисима по плечу, — беги невесте предложение делать!

Я по-гусарски развернулся на каблуках домашних туфель и вернулся за стол к Ксане.

— Ты, Данила Алексеевич, у меня прямо почище нашей деревенской свахи будешь! — Ксана, улыбаясь, поглощала варенье прямо из вазочки.

— Кушай, моя радость, кушай варенье. — Я любовался каждым ее движением. — Девочки все любят сладенькое. А тем более вас уже двое!

Ксана посерьезнела:

— У нас не больше недели, барин.

— Почему?

— На Покров выпадет первый снег.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, поверь, знаю.

Я обнял её и крепко прижал к себе:

— Не хочу уходить… ты мне так и не сказала одного.

— Чего?

— Любишь ли ты меня?

— Дела говорят лучше слов. — Она взъерошила мне волосы, — завтра с утра надо быть на реке. Мне надо уйти.

— Опять?

— Последний раз, поверь, так надо. — Она вышла из столовой своей легкой летящей поступью. Я уже скучал по ней. Куда она пошла? Опять к Колыбели?

За спиной послышалось деликатное покашливание. Антонина, сияющая как медный пятак, обратив на себя внимание, тут же кинулась меня благодарить.

— Спаси Вас Христос, барин, — Анисим просит моей руки. Благословите! Будьте мне посаженным отцом.

— Не стоит благодарности, право, — я расстроено вздохнул. — Посаженным, так посаженным.

— Батюшка, Данила Алексеевич, вы послушайте, что я вам скажу. Ксану в селе очень не любят — как бы чего не вышло. Её и до этого недолюбливали, хотя она много доброго людям сделала, а все равно — ведьма она и есть ведьма. Тимошка-то помер!

— Который? — я недоумевал.

— Ну, который давеча с вами в Пожарища ездил. Как привезли его вчера, так к утру и отошел. В деревне разное говорят, говорят, что чары она на вас навела, околдовала. Тимошку ей не простят, да и как бы вам через нее не пострадать, не было бы худого.

— Спасибо, что предупредила, Антонина. А на Ксану худого не думай и никому не говори, слышишь? Я в своем уме и никаких чар на мне нет. Обещаешь?

— Как изволите, барин. — Она стала торопливо прибирать со стола, а я вернулся в спальню и лег на свою такую широкую и такую одинокую постель.

Как мне уберечь мою ворожею? Получится ли у меня найти третий камень? Что будет, когда я вернусь? Если Ксана — это воплощение Альки, написанное программистами «Сторакса» в виде сценария, то, как я буду жить с настоящей женой, когда вернусь в свое время? Я ловил себя на том, что даже не помнил, как я жил с Алькой в реальности. Память с каждым днем становилась все чище от воспоминаний прежней, настоящей жизни. Я только не мог для себя решить, считать ли изменой Алькин роман с тем кузнецом, если он был мной, только не настоящим, придуманным и написанным программистами для Альки точно так же как и Ксана для меня. Почему, если Ксана — не реальность я так люблю её, похожа ли Алька на Ксану хоть немного? Тревожный сон пришел вместе с закатом и принес ночные видения, которые не дали мне ответа на этот вопрос.