Саша Суздаль: Замкнутые на себя

Если по правде, то облагораживанием место вокруг станции репликации он занялся из страха узнать о Элайни что-то, что ему не понравиться. Потому он оттягивал момент, когда отправиться к Хамми, который, судя по симпотам, находился здесь, и узнает у кота всё о Элайни. Немного затянувшееся ожидание прервалось само собой: Хамми, видимо, решив помочь Энки, или Бартазару Блуту, или Хаммипапа, двигался в его направлении. Рассчитывая встретить его на полпути, Бартазар Блут отправился к озеру Сван, а чтобы Хамми в нем не сомневался, впервые за всё время открыл ему свои глифомы. Но Хамми смотреть глифомы не стал, что немного смутило Бартазара Блута.

Когда он подошёл к озеру, Хамми сидел возле воды и ждал.

— Зачем ты пришёл? — спросил он у Бартазара Блута. Сказать о том, что он хочет всё знать, неуместно моменту, и Бартазар Блут нейтрально спросил:

— Как дела?

— Как печка бела, — ответил Хамми, повернувшись к нему. — Сразу говорю, что здесь ты не останешься.

— Я здесь и не собираюсь, — ответил полуправду Бартазар Блут.

Они сидели на берегу: человек в старинном пенсне и рыжий кот с зелёными глазами и думали о прошлом, которое стало и будущим, размышляя, каждый в себе, о людских судьбах, так или иначе, их касавшихся. Их переполняли человеческие эмоции, которые, со временем, становились им ближе и ближе, стараясь понять, почему их бог, который всё видел, не дал изначально такой способности. «Может, когда мы постигнем человека, мы станем людьми?» — предположил Хамми, и услышал ответ Бартазара Блута: «Возможно».

— Я с тобой не разговариваю, — отрезал Хамми.

— Извини, — миролюбиво ответил Бартазар Блут и подумал, что Хамми ему почти, как родственник.

— Не примазывайся, — отреагировал Хамми, глядя, как мелкая рыба роится у берега.

— Вы правы, некоторым пора задуматься о вечности, — раздался голос сзади и сидящие у берега вздрогнули. Оглянувшись, они увидели Наблюдателя, товарища Тёмного, собственной персоной.

— Надеюсь, товарищ Бартазар Блут понимает, что он нарушил несколько правил Кольца? – сообщил конь, глядя на Бартазара Блута большими глазами с длинными ресницами.

— Я вам не товарищ, — ответил Бартазар Блут и спросил: — Что мне грозит?

— Заключение в кокон или дезинтеграция, — буднично ответил Тёмный.

— На пятьдесят два гигапрасека? — ухмыльнулся Бартазар Блут.

— Вы все прекрасно поняли, — ответил ему конь. Бартазар Блут встал и постоял несколько мгновений, а потом повернулся к коту:

— Скажи, она была счастлива?

— Да, — ответил Хамми. Бартазар Блут застыл на несколько мгновений, а потом повернулся к Тёмному:

— Я сам.

Он шагнул к берегу и начал оплывать прозрачными каплями в воду, словно тая от солнца. Повернув уже обезображенное и оплывшее лицо к Хамми, он сказал:

— Я рад, что она была счастлива.

Кот отвернулся, а лошадь внимательно раскинула симпоты, проверяя процесс дезинтеграции. Вскоре от Бартазара Блута не осталось и капли и товарищ Тёмный, осмотрев всё, сообщил:

— Я ухожу, может кого-то подвести?

— Не нуждаемся, — ответил Хамми, почему—то жалея Бартазара Блута и его судьбу, сотканную в шутку Фатенот – женщиной с двумя лицами, грустным и весёлым. Бартазар Блут узнал её грустное лицо, но кто сказал, что в его новой судьбе через пятьдесят два гигапрасека вперёд она не покажет ему новое, весёлое лицо.

Товарищ Тёмный в отдалении шагал к станции репликации, и до слуха кота донеслась песня:

«Смело, товарищи, в ногу.

Духом окрепнув в борьбе,

В царство свободы дорогу

Грудью проложим себе».

Перевирая музыку песни, конь к тому же старался идти в её такт, что у него не совсем получалось.

«Так вот почему списали коня товарища Будённого», — ехидно подумал кот, и услышал в голове голос Тёмного: «Я всё слышу». Имея, как минимум, одного слушателя товарищ Тёмный с новым воодушевлением затянул дальше:

«Долго в цепях нас держали,

Долго нас голод томил,

Черные дни миновали,

Час искупленья пробил!»

Песня постепенно затихла вдали, и только силуэт коня чёрной кляксой долго маячил на зелёной волне леса.

Сергей мчался по обуховской трассе на красной «Яве», обгоняя попутные машины, испытывая от движения щенячий восторг, и детское ощущение свободы. Когда-то, в детстве, у него оказалась «Паннония», подаренная отцом, на которой он гонял по Власихе, чувствуя себя лучше всякой птицы и всем телом ощущая мощь мотора, способного нести десяток таких пацанов, как он.