Карла Манглано: Тайный дневник Исабель

— Вам больно?

— Нет… А я ведь вас до сих пор еще не поблагодарила, господин…

— Виндфилд. Ричард Виндфилд, — представился он, поднимая взгляд и расплываясь в улыбке, которая, похоже, претендовала на то, чтобы быть обольстительной. Наверное, так он всегда улыбался, когда называл свои имя и фамилию. — Если бы здесь нашлось мыло, то было бы еще лучше.

— Вполне нормально и так, спасибо. Извините… извините, что я поначалу повела себя по отношению к вам не очень любезно, господин Виндфилд.

— Вам нет необходимости извиняться. Вы находились в состоянии шока. Пейте чай, он поможет вам прийти в себя.

Мы оба сделали по глотку.

— Вам, надо сказать, не повезло. Обычно в этой части города ограблений не бывает.

— И к тому же я не очень-то похожа на богачку с сумкой, набитой разными ценностями, — с раздражением добавила я. — Надо же! Я впервые в жизни решилась пойти куда-то одна и тут же угодила в дурацкую историю!

— Вы так до сих пор и не сказали мне своего имени.

— Да, это верно. Еще раз извините за мою невежливость. Меня зовут Исабель Альсасуа.

— Очень приятно с вами познакомиться, сеньорита Альсасуа.

— Я должна была бы сказать «мне тоже», господин Виндфилд, однако, по правде говоря, мое знакомство с вами было для меня не просто приятным — без вас я погибла бы от потери крови. (Виндфилд снова заулыбался.) Вы, видимо, не француз, ведь так?

— Да, я не француз. А как вы об этом догадались?

— Дело в том… — Я запнулась, а затем сказала первое, что пришло в голову: — У вас лицо не такое, как у французов.

— Неужели? — засмеялся мой собеседник. — Даже и не знаю, воспринимать мне эти ваши слова как комплимент или как оскорбление.

— Пожалуйста, воспринимайте их как комплимент. Мне не хотелось бы показаться вам невежливой… еще раз.

— Хорошо. Я вообще-то англичанин, из Девоншира. Вы бывали в Англии?

— К сожалению нет.

— Ну, она, знаете ли… зеленая.

Я невольно улыбнулась.

— А вы из какой части Испании? Вы ведь испанка, в этом у меня нет никаких сомнений.

Эта его реплика заставила меня вспомнить о своих прямых черных волосах, черных-пречерных глазах, уж очень смуглой коже и слишком крупных чертах лица. Я тебе об этом никогда не рассказывала, но мне как-то раз кто-то сказал, что я родилась под цыганской звездой и что моему лицу присуще «специфическое обаяние». Правда же заключается в том, любовь моя, что я ненавидела это специфическое обаяние, якобы присущее моему лицу, и очень хотела, чтобы у меня было лицо хрупкой красотки, нежное и бледное — то есть такое, какое соответствует нынешним вкусам. Ты, хорошо разбираясь в женщинах, наверняка знаешь, что женщинам свойственно мечтать о том, чего у них нет, и совсем не ценить то, что у них есть.

— Я — с юга, из городка Кадис. Вы, я думаю, бывали в Испании — вы ведь говорите по-испански очень хорошо.

— Спасибо. Я работал в Испании в течение трех лет. В Мадриде.

— Правда? И чем же вы там занимались, господин Винд-филд?

— Я дипломат, и меня направили тогда на работу в британское посольство, — произнес господин Виндфилд тоном, в котором ощущалось некоторое сожаление — как будто мой собеседник стыдился того, что он — дипломат.

Мне так только кажется или и в самом деле существуют люди, которые в определенных ситуациях стесняются быть уж слишком значительными?

— А теперь вы работаете здесь, в Париже?

— Нет, я, по правде говоря, здесь проездом. А вы приехали погостить?

Я отрицательно покачала головой.

— Я здесь тоже проездом. Я, кстати, официально не живу в Испании уже две недели. Я сейчас еду в Австрию… ну, в те края. Буду там жить со своей тетей. Завтра мы отправимся на поезде в Вену.

На лице Виндфилда появилось выражение приятного удивления.

— Какое невероятное совпадение! Я тоже еду завтра на поезде в Вену. Мне было бы очень приятно пообщаться с вами в дороге — если, конечно, вы не против.

Подобная перспектива, хотя она и не вызвала у меня такого восторга, как у Виндфилда, все же отнюдь не показалась мне неприятной. В конце концов, Виндфилд проявил себя как человек весьма любезный, и я не возражала против того, чтобы с ним пообщаться.

И тут вдруг в парке зажглись — похожие на волшебные — электрические фонари. Я с ностальгией подумала об уже исчезнувших из нашей жизни фонарщиках, которые со своими лестницами и шестами были своего рода уличными эквилибристами и которые в результате прогресса превратились в один из символов безвозвратного прошлого. Карусель тоже была освещена, и яркие лампочки прочерчивали на черном небе светящуюся линию. В воздухе пахло жженым сахаром (этот запах исходил от сахарной ваты) и умирающим осенним днем — как от угольной печи и от влажной земли. Я вдруг осознала, что уже стемнело, и одним махом допила свой чай.