Дмитрий Ахметшин - Комплот детей

— Я ведь ещё трезв, — с сожалением сказал мужичок. Зажигалка щёлкала у него в руках: клац…. клац… клац… — Трезв и чист. Эти ребята называют себя санитарами нового времени. Чистильщиками. Если ты, по их мнению, пережиток прошлого, один из них подходит к тебе и несёт всякую околесицу, вроде… вроде как объясняет, почему они должны тебя порешить… ну а потом они берут тебя под руки и уводят куда-нибудь, где никто не побеспокоит. Убивают и прячут тело в снег. Ко мне не подходили! И правильно, чего им ко мне подходить? Я ведь как динозавр, сам собой вымру. А мамаш с детьми они не жалуют, ох, как не жалуют.

— Куда они могли её увести?

На губах появилась саркастическая улыбка.

— Они её не вели. Она шла, они шли. А куда?.. Это знает здесь каждый, кто держит открытыми уши. У инквизиторов работает единственный в округе врач. Слышал, что он настоящий маньяк по части хирургии. Лечить лечит, а сам вырезает у людей здоровые органы и поедает их за ужином. А пациенты потом уходят и тихо истекают кровью в каком-то переулке. Я как-то околачивался там, думал, может удастся раздобыть какие-нибудь медикаменты, но — голова-то работает! — сообразил, что в этот муравейник лучше не соваться.

— Если у тебя с памятью всё в порядке, значит, можешь показать, где это.

Хитреца на лице мужика сменилась искренним недоумением.

— Слушай, парень, я не буду этим, как его… голумом, которого, в конце концов, пристрелят или вздёрнут на каком-нибудь фонаре. Я просто хочу чертову дозу! Хочу валяться в снегу и смотреть, как падают мне на лицо снежинки. Так как, пойдёшь мне за дозой?

— Назови хотя бы адрес.

Вместо ответа мужик указал на ступеньки больницы. Он дрожал, как осиновый лист, но Игорь, полагающий секунду назад, что пора раскрутить ржавевший с лихих школьных лет маховик Машины Запугивания и Давления, вдруг понял, что он здесь не поможет. Здешним людям уже нечего терять. Они не переживают, не думают о будущем, не строят планов. Страх для них — всё равно, что хрустящие в карманах фантики от конфет или трамвайные билетики: они всегда с тобой, но мало когда на них обращаешь внимание. Если дети представляли собой загадку, кота в мешке, то эти люди были лишь видимостью, оболочкой без содержания. Раскрашенным воздухом.

Игорь повернулся и пошёл прочь. Адрес он узнал у какой-то старухи, околачивающейся возле ворот. Отдал ей за это целую пачку сигарет и, повернувшись к мужику, показал ему вытянутый средний палец. Но лицо того было направлено туда, где ждал на своём престоле, как любимого потерянного сына, Король Сна. Ноздри раздувались в радостном предвкушении.

За рекордные пятнадцать минут Игорь добрался до указанного места. Страх затерялся в бороздках рисунка на подошвах обуви; мужчина усердно втаптывал его в снег. Трудно было пройти мимо нужного дома. Он весь чадил, как паровоз, готовившийся стартовать со станции в бесконечность. Удивительно, как быстро эти люди смогли вырастить на разлагающемся теле цивилизации нечто новое, паразита, который в свою очередь способен прокормить и согреть некоторое количество двуногих. И как слетались на этот свет несчастные мотыльки в своих чёрных пальто и полушубках, ни на что не способные, жалкие, за пару дней растерявшие всю гордость царей природы. Двухэтажные собратья толпились вокруг и смотрели слепыми чёрными окнами-глазами, будто спрашивая: «Как тебе это удалось?» Дом номер 150 по улице Черемшанской не отвечал, сохраняя деловитый вид.

Игорь на мгновение задержался, чтобы перевести дух и прочитать надпись на торце дома под нижними окнами. «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царствие Небесное», — гласили чёрные буквы, выписанные чьей-то торопливой рукой. Сложно было понять, как давно сделана эта надпись, но, созерцая особенно удавшееся автору слово «войдёте», Игорь решил, что недавно. Краска шла по старым объявлениям, объявлениям из прошлой жизни, ещё не содранным и не размякшим от капели. Как-то тепло было около наскального творчества неведомого художника (писателя? проповедника?), так, будто он вкладывал в письмена свои простую и изящную мысль, разгадать которую было бы честью для любого мыслителя. Не хотелось думать, что это всего лишь плод помутившегося разума.

Игорь рывком распахнул дверь. Он напугал грязную женщину, которая курила в щель. Под ногами пропели ступени. Грохот сердца, казалось, вызывал в голове натуральное землетрясение. В полутёмном коридоре, прислонившись спинами к стенам и друг к другу, сидели люди. После морозного воздуха испарения их казались удушливым туманом откуда-то с болот. Одни спали, и сон был таков, будто сверху на них рухнула бетонная плита. Другие разговаривали: «У меня вот разболелась почка…», «Я вчера ел сухой рис, так вот, теперь…», «Говорят, в Белогвардейском тупике дают еду за наколотые дрова…» Казалось бы, о чём могут разговаривать люди после конца света? О свете и мире без него, это естественно! Всё иное должно быть забыто. Но то, что ухо могло разобрать в подобном бубнеже, никак не подходило под возвышенные темы. Люди были верны себе даже после того, как привычный им мир рухнул.