Джек Кетчам - Девушка по соседству

Свет в ванной погас, но это было неважно. Спальня – вот на чем я сосредоточился. Именно там я ее должен увидеть.

Живьем. Голую. Плоть и кровь. И это кто-то, кого я пусть и не слишком хорошо, но знал.

Я не позволял себе даже моргнуть.

В нижней части тела, там, где я прижимался к дереву, чувствовалось легкое покалывание.

В голове непрерывно вертелась песня: «Ну-ка быстренько на кухню, к кастрюлям-сковородкам… Ты для души моей как дьявол в нейлоновых чулках…» [17] Get out in that kitchen and rattle those pots and pans… – фрагмент хита Чака Берри «Shake, Rattle and Roll». Песню эту исполняли практически все звезды рок-н-ролла. И так далее, по кругу. Обалдеть. Я лежу тут, на дереве. А она – там, в доме.

Я ждал.

Свет в спальне погас.

И внезапно весь дом погрузился во тьму.

Мне хотелось что-нибудь расколошматить.

Разнести этот дом в щепки.

Теперь я прекрасно понимал, что испытывали остальные. Понимал, почему они были злы, ужасно злы на Мег – ведь и у меня было чувство, что это ее вина, словно это она затащила нас сюда, наобещала черт-те-что, а поднесла шиш на блюдце. Я понимал, что это бессмыслица, что это попросту глупо с моей стороны, но именно так я воспринимал все в тот момент.

Сучка, подумал я.

И вот тогда я почувствовал вину. Всерьез. Потому что это было личным.

Ведь речь шла о Мег.

Я ощутил подавленность.

Словно какой-то частью своего существа я знал – не хотел верить или даже думать об этом, но знал с самого начала.

Мне никогда не светило полюбоваться этой красоткой . Все это было хренью собачьей с самого начала.

Как Эдди и сказал.

Причина этого… сложное переплетение эмоций, касавшееся Мег, девушек, да и вообще всех женщин. Даже Рут и моей мамы.

Это превосходило мое понимание, и я решил не ломать себе голову.

Осталось только уныние. И тупая боль.

– Пошли, – сказал я Кенни. Он продолжал пялиться на дом, словно не веря в то, что это случилось, словно он ждал, что свет в окнах вот-вот загорится. Но он тоже знал . Он посмотрел на меня, и я видел, что он знает.

Мы все знали.

И молча зашагали к палатке.

А там Вилли-младший – после порядком затянувшегося молчания – заговорил:

– Может, нам удастся втянуть ее в Игру, – сказал он.

Мы задумались.

С этого момента ночь стала сходить на нет.

Я был во дворе, где пытался завести большущую красную газонокосилку. Майка пропотела насквозь, потому что проклятую железяку завести труднее, чем лодочный мотор. Вдруг раздался крик Рут. Она орала как резаная – и в ее голосе слышалась дикая ярость.

О господи!

Я выпустил из рук шнур и поднял голову.

Такое бешенство звучало в голосе мамы, когда она выходила из себя, что случалось не часто, несмотря на открытую войну с отцом. И уж тогда – спасайся, кто может. Но Рут если и злилась – а злилась она обычно на Вуфера, – то просто смотрела на него блестящими от ярости глазами, крепко сжав губы, пока тот не затыкался или не прекращал идиотничать. И взгляд этот был невероятно устрашающим.

Мы пробовали смеха ради подражать ей – Донни, Вилли и я, – но когда сама Рут смотрела так , всем было не до смеха.

Я был доволен тем, что появился повод прекратить борьбу с косилкой, и обошел гараж, выйдя на ту сторону, откуда видно было их двор. На веревке колыхалось выстиранное белье. Рут стояла на крыльце, уперев руки в бедра, и не нужно было слышать ее, чтобы понять: она взбешена всерьез.

– Ах ты, говно тупое! – сказала она.

И доложу вам, меня это поразило.

Конечно, Рут умела ругаться не хуже пьяного матроса. Это была одна из причин нашей симпатии к ней. Ее муж, «смазливый ирландский ублюдок», он же «тупой ирландский сукин сын», и Джон Ленц, мэр нашего городка – и, как мы подозревали, ее бывший любовник, – регулярно попадали под канонаду ее проклятий.

Впрочем, под раздачу время от времени попадал каждый.

Но дело в том, что это всегда произносилось просто так, ради крепкого словца, за которым не было реального гнева. Лишь ради хохмы – и все мы смеялись от души.

Именно таким языком Рут и пропесочивала своих знакомых.

Так же как и мы. Наши друзья все были ушлепки, подонки, толстожопые дебилы. А мамаши их питались мухами на смердящей падали.

Но на сей раз все было по-другому. Она сказала «говно» и имела в виду именно «говно».

Что же Мег такого натворила?

Я посмотрел в сторону нашего крыльца и открытой сетчатой двери. Я очень надеялся, что мамы нет на кухне, что она ничего не слышала. Мама не одобряла поведение Рут, а у меня и так хватало неприятностей из-за того, что я подолгу торчал у Чандлеров.