Роберт О`Брайен: Z – значит Захария

Этим утром я накрошила немного оставшегося кукурузного хлеба в молоко и принесла ему на завтрак. (Пришлось развести порошковое, потому что коровы все еще на воле. Надо будет поймать их и привести обратно. И кур.)

На этот раз он выглядел намного лучше. Глаза ожили, глядели ясно. Он поблагодарил меня за хлеб и молоко и смог сам держать ложку. Поев, даже сел на мгновение, но потом лег обратно и сказал:

– Мне надо узнать, отчего я заболел.

– Полагаю, оттого, что искупались в ручье Бёрден, – ответила я.

– Ручей Бёрден?

– Тот, что за дорогой.

– Ты знаешь?

– Я смотрела – издалека.

– Ты знаешь, что там с водой?

– В ней никто не живет. Но почему – не знаю.

– Это я понял. Но не тогда, когда купался. Как глупо: так расслабиться после столь долгого времени! Но я не купался целый год. Слишком хотелось. И все равно нужно было проверить. Но та вода в пруду была нормальной, и я думал…

Он остановился и лежал некоторое время молча. Потом заговорил:

– Можно узнать и сейчас. Не могла бы ты…

– Что?

– Знаешь, как выглядит счетчик Гейгера?

– Эти ваши стеклянные трубочки.

– Да. Умеешь им пользоваться?

– Нет. Никогда не приходилось.

Я принесла меньшую из двух трубок из его чемодана с колесиками, и он показал мне шкалу на одном конце с маленькой стрелочкой, дрожавшей при каждом движении, словно стрелка компаса. На шкале были числа от 0 до 200. Я пошла с ней через дорогу к ручью. В палатке и на дороге стрелка стояла на 5, но у берега поползла вверх. Держась как можно дальше, я поднесла ее на фут к воде. Стрелка прыгнула на 180, почти до упора. А он заходил в воду ! Неудивительно, что ему так плохо. Не задерживаясь, я поспешила обратно.

Когда я сказала ему показания прибора, он застонал и закрыл глаза рукой.

– Сто восемьдесят! – воскликнул он. – А я плескался по меньшей мере десять минут. О Боже, я получил рентген 300, а то и больше!

– Что это значит? – решилась спросить я.

– Что у меня лучевая болезнь. Очень тяжелая.

– Но вам уже лучше.

– Это такая стадия.

Он много знает о лучевой болезни, очевидно, занимался ею еще до войны. На первой стадии поражается кишечник, она длится около одного дня, потом наступает временное улучшение. Однако радиация вызывает, как он сказал, внутриклеточную ионизацию, и это по-настоящему плохо. Это значит, что некоторые молекулы в его клетках повреждены, поэтому клетки не могут больше нормально работать, не могут расти и делиться. Вскоре: через день-другой – ему станет намного хуже. Поднимется очень высокая температура, а поскольку клетки крови повреждены и новые не образуются, у него начнется анемия. Хуже всего, что у него не будет иммунитета к инфекции, он будет очень восприимчив к воспалению легких или даже к малейшей грязи в воде или пище.

– Насколько плохо вам станет? – спросила я, имея в виду, конечно, но не желая говорить этого, «умрете ли вы?». Он понял.

– Знаешь, что такое рентген? Это единица измерения дозы радиации. Если я получил 300 рентген в той речке, то могу еще выжить. Но если 400-500 – случай безнадежный.

Он сказал это очень будничным тоном, спокойно. Мне кажется, у меня была бы истерика. Однако я пыталась тоже оставаться спокойной и деловитой, поэтому заставила себя сказать:

– Пока вам лучше, расскажите поподробнее, что мне делать. У вас есть лекарства, которые надо принимать? Чем вас кормить?

Он посмотрел на пузырек с таблетками, лежавший на полу.

– Эти не помогут, теперь уже поздно. Нет, лекарства нет. В больницах делают переливания крови и кормят через капельницу.

Я не смогу этого сделать, конечно. То есть я почти ничего не могу для него сделать, пока не увижу, как развивается болезнь. Единственное, в чем он, кажется, сейчас уверен – что у него будет очень высокая температура и анемия. Вероятно, хотя и не обязательно, разовьется какая-то инфекция, типа воспаления легких или дизентерии. В моей власти этого не допустить. Буду проваривать и стерилизовать все, что и из чего он ест, – как младенцу. Когда пригоню обратно коров и кур, смогу давать ему молоко и яйца, они питательные и легко усваиваются.

А если завтра у него хватит сил немного пройти, постараюсь перевести его в дом. Он может спать в комнате Джозефа или Дэвида, на кровати. Дома будет суше и теплее, да и мне легче за ним ухаживать.

Только сейчас я поняла, что за всем этим даже не спросила, как его зовут.

29 мая

Его зовут Джон Р. Лумис, он химик из Итаки, в штате Нью-Йорк, из Корнельского университета. Бывшего.