Питер Страуб - Фантастический Нью-Йорк - Истории из города, который никогда не спит [сборник, litres]

Это была Эбби Монтгомери. Как обычно по случаю Дня благодарения, она привезла в церковь корзины с едой. Она казалась старше и стройнее, чем в последний раз, когда я видел ее живой – старше, стройнее, но в первую очередь печальнее, будто у нее отобрали всю радость в жизни. Водитель открыл багажник, достал оттуда огромную корзину еды, отнес ее в церковь с черного хода и вернулся за следующей. Эбби Монтгомери просто наблюдала, как он носит корзины. Она как будто просто соблюдала формальности, и собиралась всю свою дальнейшую жизнь заниматься лишь этим – соблюдать формальности. Один лишь раз она позволила себе улыбнуться водителю, но улыбка вышла такой грустной, что тот даже не попытался на нее ответить. Завершив дела, он захлопнул багажник, помог хозяйке усесться обратно в машину, сел за руль и повез ее домой.

Сперва я подумал: Ди Спаркс был прав. Эбби Монтгомери все это время была жива. Затем я решил: нет, ее воскресила Мэри Рэндолф, как и Эдди Граймса. Но что-то пошло не так, и она вернулась к жизни не полностью.

Вот и все. На Рождество Эбби Монтгомери уже не привезла еду в церковь – она уехала за границу с теткой. На следующий День благодарения она также не появилась, прислав шофера с корзинами одного. Мы и не ожидали, что она появится, – к тому времени прошел слух, что, вернувшись из поездки, Эбби Монтгомери вовсе перестала покидать дом. Потом я услышал от кого-то, кто вряд ли был лучше меня осведомлен о ее состоянии, что она перестала выходить даже из своей комнаты. Пять лет спустя она умерла. Ей было двадцать шесть лет, но говорили, что выглядела она на все пятьдесят.

Шляпа умолк, но я продолжал сидеть с ручкой и блокнотом наготове в ожидании продолжения. Когда я понял, что история окончена, то спросил:

– От чего она умерла?

– Мне не сказали.

– Убийцу Мэри Рэндолф тоже не нашли?

Водянистые, бесцветные глаза Шляпы уставились на меня.

– Убили ли ее, вот в чем вопрос.

– А с Ди Спарксом вы помирились? Как-нибудь обсуждали произошедшее?

– Разумеется, нет. Что там было обсуждать?

Это заявление было весьма громким, учитывая, что Шляпа целый час толковал мне об их взаимоотношениях, но я решил не обращать на это внимания. Шляпа продолжал смотреть на меня взглядом, в котором ничего невозможно было прочесть. С его лица сошли все эмоции, он практически не шевелился. Я не мог представить, что этот человек когда-то был бойким одиннадцатилетним мальчишкой.

– Что ж, меня ты выслушал. Теперь ответь на мой вопрос, – сказал он.

Я не мог вспомнить, что это был за вопрос.

– Получилось у нас то, чего мы хотели?

Теперь я вспомнил. Напугаться – вот чего эти мальчишки тогда хотели.

– Думаю, получилось сполна, – ответил я.

Шляпа задумчиво кивнул.

– Верно. Сполна.

Дальше я принялся расспрашивать его о семейном ансамбле, он продолжил согревать себе глотку джином, и интервью вернулось в обычное русло. Но я уже по-другому воспринимал его слова. Выслушав длинную, так и не окончившуюся ничем конкретным историю о приключениях на Хэллоуин, я начал искать скрытый смысл во всех словах Шляпы. Они имели как «дневное» значение, выраженное простыми английскими словами, так и «ночное», куда менее определенное и понятное. Ему непостижимым образом удавалось сохранять рациональность посреди сюрреалистического сна; он словно стоял одной ногой на твердой земле, в то время как другая зависла над бездной. Я сосредоточился на рациональном, на той ноге, что опиралась на понятный мне контекст. Все остальное сбивало меня с толку и пугало. К половине седьмого утра, когда Шляпа ласково назвал меня мисс Розмари и проводил из номера, я чувствовал, будто провел в его компании несколько недель, а то и месяцев.

Я получил магистерскую степень в Колумбийском университете, но мне не хватило денег, чтобы защитить докторскую диссертацию, так что профессором я не стал. Не стал я и джазовым критиком, да и вообще не занимался ничем интересным. Пару лет после окончания университета я преподавал английский язык и литературу в старшей школе, а потом ушел оттуда ради своей нынешней работы. Теперь мне приходиться много разъезжать, но и зарабатываю я больше, чем школьные учителя. Честно говоря, значительно больше, но учитывая мои расходы, разница невелика. У меня небольшой домик в пригороде Чикаго, мой брак с честью выдержал все испытания на прочность, а мой двадцатидвухлетний сын, в жизни не прочитавший для собственного удовольствия ни одной книги, ни взглянувший ни на одну картину, не посетивший ни одного музея и не прослушавший ни одной музыкальной композиции за исключением наиболее популярных, вдруг заявил нам, что собирается стать артистом, работать с фотографией, видео и создавать «инсталляции». Будем считать это подтверждением тому, что наше воспитание не занизило его самооценку.