Альфред Бестер - Тигр! Тигр! [сборник litres]

В лабиринте искореженных труб, балок, камней, проволоки и металла лежал Гулли Фойл. Его освещали мерцающее сияние сверху и маленькие языки пламени вокруг. Его одежда горела; на лице пылала татуировка. Он слабо шевелился.

– Боже мой! – воскликнул Йанг-Йовил. – Горящий Человек!

– Что?

– Горящий Человек, которого я видел на Испанской лестнице. Впрочем, сейчас это неважно. Как нам быть?

– Идти вперед, разумеется.

Слепящий белый плевок меди внезапно упал сверху и с громким чавканьем расплескался в десяти футах от Фойла. За ним последовал второй, третий, мощный тягучий поток. Начало образовываться маленькое озеро. Дагенхем и Йанг-Йовил опустили лицевые пластины своих костюмов и полезли через щель. После трех минут отчаянных попыток им стало ясно, что они не в силах добраться до Фойла; пройти через лабиринт снаружи было невозможно. Дагенхем и Йанг-Йовил попятились.

– Нам к нему не подойти, – прокричал Дагенхем. – Но Фойл выбраться может.

– Каким образом? Он, очевидно, не в состоянии джантировать, иначе бы его здесь не было.

– Он может ползти. Смотри. Налево, потом вверх, назад, обогнуть балку, поднырнуть под нее и выпихнуть тот спутанный клубок проволоки. Внутрь нам его не протолкнуть, а вот Фойл выбраться может.

Озеро расплавленной меди медленно текло к Фойлу.

– Если он сейчас же не вылезет, то зажарится заживо.

– Ему надо подсказать, что делать.

Они начали кричать:

– Фойл! Фойл! Фойл!

Горящий человек в лабиринте продолжал слабо копошиться. Ливень шипящего металла полыхал огнем.

– Фойл! Поверни влево. Ты слышишь? Фойл?! Поверни влево и лезь наверх. Потом… Фойл!

– Он не слушает… Фойл! Гулли Фойл! Ты слышишь?

– Надо послать за Джизбеллой. Может быть, он ее послушает.

– Нет, лучше за Робин.

– Но согласится ли она? Спасти именно его?

– Ей придется. Это больше, чем ненависть. Это больше, чем все на свете. Я приведу ее.

Йанг-Йовил повернулся, но Дагенхем остановил его.

– Погоди, Йео. Взгляни, он мерцает.

– Мерцает?

– Смотри! Он… исчезает и появляется. Часто-часто. Вот он есть, и вот его нет.

Фойла словно била мелкая дрожь. Он напоминал неистово трепещущего мотылька, полоненного дуpманящим огнем.

– Что это? Что он пытается сделать? Что происходит?

Он пытался спастись. Как загнанный зверь, как раненая птица, как бабочка, заманенная открытой жаровней маяка, Фойл отчаянно бился… опаленное, измученное создание, из последних сил пытающееся выжить, кидающееся в неведомое.

Звук он видел, воспринимал его как странной формы свет. Они выкрикивали его имя, а он воспринимал яркие ритмы:

Движение казалось ему звуком. Он слышал корчащееся пламя, он слышал водовороты дыма, он слышал мерцающие, глумящиеся тени… Все обращались к нему на странных языках.

– БУРУУ ГИАР РУУАУ РЖЖИНТ? – вопрошал пар.

– Аш. Ашша. Кири-тики-зи мдик, – причитали мельтешащие тени.

– Ооох. Ааах, Хиии, Ччиии. Оооо, Аааа, – пульсировал раскаленный воздух. – Ааах. Мааа. Пааа. Лааааа!

И даже огоньки его собственной тлеющей одежды вговаривали белиберду в уши:

– МАНТЕРГЕЙСТМАНН! – ревели они. – УНТРАКИНСТЕЙН ГАНЗЕЛЬСФУРСТИНЛАСТЭНБРУГГ!

Цвет был болью… жаром, стужей, давлением; ощущением непереносимых высот и захватывающих дух глубин, колоссальных ускорений и убийственных сжатий.

Осязание было вкусом… Прикосновение к дереву отдавало во рту кислотой и мелом, металл был солью, камень казался кисло-сладким на ощупь, битое стекло, как приторное пирожное, вызывало тошноту.

Запах был прикосновением… Раскаленный камень пах, как ласкающий щеку бархат. Дым и пепел терпким шероховатым вельветом терли его кожу. От расплавленного металла несло яростно колотящимся сердцем; озонированный взрывом воздух пах, как сочащаяся сквозь пальцы вода.

Фойл не был слеп, не был глух, не лишился чувств. Ощущения поступали к нему; но поступали профильтрованные через нервную систему исковерканную, перепутанную и короткозамкнутую. Он находился во власти синестезии, того редкого состояния, когда органы чувств воспринимают информацию от объективного мира и передают ее в мозг, но там все ощущения путаются и перемешиваются друг с другом. Звук выражался светом, движение – звуком, цвета казались болью, прикосновения – вкусом, запах – прикосновением. Фойл не просто затерялся в адском лабиринте под собором Святого Патрика; он затерялся в калейдоскопической мешанине собственных чувств.