Руслан Шабельник: В двух шагах от рая (СИ)

– Не подходи! – Кельвин сделал шаг назад, рука потянулась к кнопке на устройстве.

– Папа, постой!

– Не называй меня так! – снова крикнул монах.

– Но ты – мой отец.

– Отец, но не твой! Мой сын умер, и убила его эта проклятая планета!

– Ошибаешься, отец, меня убил мир, мир, который я хотел изменить к лучшему. Но это лучшее можно сделать только чудом. Никакие законы, справедливые суды и правители не могут сделать его таким, каким он должен быть. Чудо, только чудо, но даже сил чудесной планеты оказалось недостаточно. И Элизия исполнила мое желание, как могла.

– Убив тебя.

Сита видела, как медленно, по полшага, к монаху приближался Тадао. Ратислав не отставал от него.

– Смерть – не конец, – покачал головой юноша. – Плод, находясь в утробе матери, не знает иной жизни, да и не подозревает о существовании мира вне матки, хотя кое-какие сигналы долетают до него. Но – здесь ему хорошо, комфортно, есть еда, есть вода, кислород, что еще нужно. Он зреет, достигая определенной стадии и, достигнув ее, уже не может находиться в прежнем месте. Когда приходит время рождаться, он боится, очень боится. Его куда-то тянет, по тоннелю, в конце которого – свет, и как же страшно идти на этот свет, ибо оттуда – еще никто не возвращался. Следующая стадия – земная жизнь. Да, многие жалуются заботы, проблемы, нереализованные желания, но мы не хотим покидать ее. Свет, тепло, еда, нам здесь хорошо и комфортно, другой жизни, как и другого мира мы не знаем, хотя определенные сигналы долетают до нас. Достигнув зрелости, для этого мира, мы переходим в иной. Наблюдая свет в конце тоннеля и не менее страшась. Смерть – не конец. Смерть – начало и продолжение, и как мы жили и развивались в утробе, будем жить в следующем мире. Страдая от хронических болезней, или наслаждаясь здоровьем. Я не умер, папа, я – живу, просто сейчас, пока недосягаем для вас… с мамой.

– Мы скучаем, – руки, сжимающие бомбу, слегка опустились, из глаз Кельвина лились слезы.

– Вы отпустили меня, давно, когда отправили учиться в колледж, чтобы я жил своей жизнью. Считай, что я живу ей, просто очень далеко.

– Мы увидимся?

– Конечно. Просто ты должен прожить свою жизнь, пройти эту стадию, а, когда придет время, перейти в следующую. И не только ты, все живые существа во вселенной, на этой планете, на других планетах, жизнь здесь – неизменное условие перехода в следующий мир. И от этой жизни зависит существование, после нее. Отец, я люблю тебя, я хочу тебе добра, поэтому, не делай того, что задумал в этой жизни, не омрачай следующую. Убив себя, убив тысячи людей, ты добьешься лишь скорейшего их перехода, однако, многие еще не готовы, как пока не готов и ты. Убийство и самоубийство – самые страшные грехи, не потому что так написано в какой-то книге, а вот по этому, потому, что так есть.

– Я… я не знаю…

Тадао приблизился почти вплотную, не решаясь сделать последний рывок, он протянул руку к монаху.

– Кельвин, отдай бомбу.

– Отдай ему ее, – кивнул сын, – это – правильный поступок.

– Я… я… – Кельвин начал наклоняться к военному.

Ратислав, про которого все забыли, кинулся к монаху. Разновеликие руки выхватили устройство, он поднял его над головой.

– Пусть сдохнут все! Взорвем этот кусок грязи! – рука, та, что мощнее, потянулась к кнопке.

– Нет! – одновременно выкрикнули трое мужчин, и Кельвин, как наиболее близко стоящий, кинулся к нему. Завязалась борьба, Ратислав пытался нажать на кнопку, а монах не дать ему это сделать. И было странно, ведь пол минуты назад второй хотел того же. Наконец, на выручку к монаху подоспел Тадао, вместе они одолели неудавшегося актера, отобрав у него устройство.

Прижав его к груди, Тадао зашагал к берегу.

Позади бесновался Ратислав.

– Нет! Нет! Все должны сдохнуть, все!

Монах же подошел к сыну.

– Не уходи…

Юноша покачал головой. Темные волосы высохли и начали завиваться.

– Не могу. Как и говорил, я не принадлежу этому миру, но ты совершил правильный поступок, и мы увидимся.

– Когда?

– Не скоро, или скоро – время относительно. Живи, ты должен жить, твори добро, отыщи маму, расскажи ей про меня, в конце концов, вы – относительно молоды, у вас еще могут быть дети.

Кельвин грустно покачал головой.

– Я – монах.

– И что? Праведность, если дело в этом, не за стенами монастыря, праведность – в душе, в мыслях, поступках.

– Все не так просто.

– Никто не обещал, что будет легко, – юноша дотронулся до руки отца. – Мне пора, действительно пора. Тот мир и этот пока не должны пересекаться.