Макс Сысоев - Странники

Я не должен уставать. Спутник Светы должен всегда пребывать в состоянии экзальтации, генерировать бред, смеяться над собой и над ней. Я пришёл сюда из постиндустриальной эпохи, из царства Потребления, где властвовала Сфера Услуг, где превыше всего ставилось Развлечение. Я как никто другой должен уметь развлекать.

— Ерунда, — смеётся Света. — Все устали. Никто не стесняется. Мой дом сделан специально, чтобы в нём отдыхать. Смотри!

Она толкает меня, и я падаю на невидимую в темноте кровать. Что-то шевелится рядом со мной, и я понимаю, что обоняние не подвело: в домике живёт кошка. Я потревожил её, и она обнюхивает моё лицо мокрым носом.

Сумрак в доме меняется. Я замечаю, что на стенах, на коврах, на мебели, — везде изображены кошки, большие и маленькие, сидящие, свернувшиеся, летящие, лежащие. Их контуры и глаза светятся зелёным и голубым. Кошки оживают, меняют позы, начинают не спеша перемещаться по периметру комнаты по часовой стрелке. Глобальное завораживающее движение заставляет мою голову кружиться, и я закрываю глаза. Однако тусклая сине-зелёная спираль и здесь не желает покидать моего окоёма, гипнотизируя, расслабляя разум, тормозя мысли и вызывая сладостное предчувствие. Я решаю подсмотреть одним глазом за Светой.

Та достаёт заготовленный неведомо когда лист со свежевылепленными плюшками и ставит его в печку, а сама садится рядом со мной. Я понимаю, что ничего не понимаю в женщинах, что все мои кичливые попытки представить Вам её мысли достойны лишь разговоров за пивом, и что Света рядом.

— Что молчишь? — спрашивает она, кладя себе на грудь кошку реальную, а взором пребывая рядом с кошками-рисунками. — Думаешь о чём-то?

— О корпускулярно-волновой природе времени, — говорю я. Молчание — золото. В постиндустриальную эпоху, где надо было Развлекать, изрекая чушь, меня то и дело спрашивали «что ты молчишь?» таким же тоном, как и «что это у тебя ширинка расстёгнута?» в контексте попыток выяснить, не страдаю ли я, случаем, эксгибиционизмом. И чтобы не отвечать правдивое, но жалкое «да ни о чём не думаю», я отвечал «о корпускулярно-волновой природе времени». Я и вправду иногда о ней задумываюсь, просто так, в качестве гимнастики ума.

— О корпускулярно-волновой природе? А как это?

Вновь, вновь я сказал чушь, претендующую на умность.

— Ты слышала о Зеноне Элейском?

— Нет. Кто это?

— Древнегреческий философ такой. Слышала об Ахилле и черепахе?

— Забудь ты про черепаху! Я пригласила тебя сюда, чтобы ты не думал ни о чём. Ни. О. Чём. Понимаешь?

— Понимаю. Только, боюсь, если я не буду думать ни о чём, то во мне вообще ничего хорошего не останется.

Света надолго затихла. Она соображала, что не давало мне делать что-то такое, на что она рассчитывала.

— О тебе говорят, будто ты не обычный человек, — сказала она, поразмыслив.

— Правильно говорят, — гордо согласился я. — Я необычен. Я динамичная, органично развитая личность.

— Нет, про тебя говорили другое. Про тебя говорили, что ты из прошлого.

— Антон по морде не получал давно...

— Мне можно было и не рассказывать. Я чувствовала, что ночью, после которой тебя нашли, творилось нечто страшное. Мне снились кошмары. Мне приснилось, что ты пришёл к нам не один. И не такой добрый, каким мы тебя видим, — говорила Света.

— И точно. Я опасен. Я неадекватен. Меня нужно срочно изолировать от общества. Особенно, от маленьких девочек.

Света переложила кошку на меня, ушла ненадолго на второй этаж и возвратилась с волшебной палочкой, похожей на бенгальский огонь, только не такой яркой.

— Сейчас я узнаю, что тебя гнетёт, — произнесла она, касаясь моего лба самым пламенем на конце палочки. — Тебе больно. Ты не знаешь, что и почему у тебя болит, и это не даёт тебе расслабиться. Я помогу тебе. Хорошо?

Вздыхаю. Никому не сказал я о боли, даже Вам. Никого не вдохновляют вздохи людей по поводу болезней, а с другой стороны, все любят пожаловаться, усугубляя общественную неприязнь к жалобам. Но коль скоро заговорили мы о немощах и недугах, признаюсь: в моём организме периодически изъявляет желание отвалится нечто вроде печени. Я говорю себе, что ничего, авось не подохну, но в двадцать втором веке, отравившись токсичными веществами, коих хватает в любом заброшенном городе с развитой промышленностью, или подвергшись воздействию остаточного жёсткого излучения, подохнуть весьма вероятно.

— Я целительница. Ты можешь не бояться меня.

— Я и не боюсь.