Клиффорд Саймак: Наследие звёзд

— Еще шестнадцать человек умерли, — сказала Нэнси, вспоминая. — Семнадцать, считая Джона. И все от кори. Это была жуткая зима. Самая страшная на нашей памяти.

— Мне очень жаль, — сказал Кашинг.

— Время скорби прошло, — ответил Монти. — Точнее, ее внешних проявлений. Внутри-то у нас она останется на всю жизнь. Мы очень редко говорим об этом, потому что не хотим, чтобы ты думал, будто мы любим в тебе его.

— Мы любим тебя, потому что ты — Томас Кашинг, — сказала Нэнси. — Томас Кашинг, и никто другой. Ты, наверное, смягчаешь наше горе. Часть былой скорби улетучилась благодаря тебе. Том, мы не можем выразить, как обязаны тебе.

— Мы обязаны тебе достаточно многим, чтобы говорить то, что мы говорим, — заявил Монти. — Немного странные речи, право. Но это становится невыносимым. Ты молчал, потому что боялся натолкнуться на наше непонимание, держался нас из чувства ложной преданности. По твоим поступкам мы поняли, что у тебя на уме, и тем не менее ничего не говорили: по нашему мнению, нам не следовало заводить разговор о твоих мыслях. Мы боялись заводить об этом речь, поскольку ты мог подумать, что мы хотим, чтобы ты ушел, а ведь ты знаешь: мы никогда не желали этого. Но эта глупость зашла слишком далеко, и теперь, думается, настала пора сказать тебе, что мы любим тебя достаточно сильно, чтобы отпустить, если ты чувствуешь, что должен идти или просто хочешь уйти. Если ты должен покинуть нас, уходи без чувства вины, не думай, что ты нас бросаешь. Мы наблюдали за тобой последние несколько месяцев. Ты хотел нам сказать, но робел и не мог. И нервничал, будто кошка. Рвался на волю.

— Нет, тут совсем не то, — сказал Кашинг. — Я не рвался на волю.

— Это все Звездный Город, — проговорил Монти. — Видимо, в нем дело. Я бы, наверное, тоже туда пошел, будь я помоложе. Хотя не уверен, что смог бы заставить себя. Думаю, века превратили жителей университета в психов, боящихся открытых пространств. Мы столько просидели в этом городке скопом, что никто уже и не думает никуда уходить.

— Могу ли я понять из ваших слов, — спросил Кашинг, — что в записках Уилсона, по вашему мнению, что-то есть? Что Звездный Город действительно может существовать?

— Не знаю, — сказал Монти. — Не буду даже гадать. С тех пор как ты показал мне записки и сообщил, как нашел их, я ломаю над этим голову. Не просто какие-нибудь романтические размышления о том, как было бы здорово, будь на свете такой город. Я пытался взвесить все «за» и «против». Мы знаем, что люди выбрались в Солнечную систему, были на Луне и Марсе. В свете этого следует задаться вопросом: могли ли они удовлетвориться Луной и Марсом? Не думаю. При возможности они покинули бы Солнечную систему. А располагая временем, можно добиться такой возможности. Мы не знаем, добились ли они ее, поскольку последние столетия перед Крушением скрыты от нас. Именно упоминания об этих столетиях изъяты из книг. Люди, совершившие погром, хотели вытравить их из нашей памяти, и мы не знаем, что произошло за этот длинный отрезок времени. Но, судя по развитию человечества в известные нам периоды — в те, о которых мы можем прочитать, — я почти уверен, что люди умели проникать в глубокий космос.

— Мы так надеялись, что ты останешься с нами, — сказала Нэнси. — Думали, это у тебя просто блажь, которая со временем пройдет. Мы с Монти говорили об этом, и не раз. И в конце концов убедились, что есть какая-то причина, вынуждающая тебя уйти.

— Меня беспокоит одна вещь, — проговорил Кашинг. — Вы правы: я пытался набраться храбрости и сказать вам. Я гнал все эти мысли прочь, но всякий раз, решив не уходить, слышал какой-то внутренний зов, повелевавший мне идти. Меня беспокоит то, что я не понимаю — почему. Я говорю себе, что дело в Звездном Городе, а потом задаюсь вопросом: нет ли тут какой-то еще, более глубинной причины? Может быть, во мне по-прежнему бурлит волчья кровь? Ведь прежде чем постучать в ворота университета, я три года был лесным бродягой. Кажется, я вам про это рассказывал.

— Да, — ответил Монти. — Да, рассказывал.

— Но это и все. Вы никогда не расспрашивали меня. Не понимаю, почему я ничего не говорил вам.

— Ты и не должен нам ничего говорить, — сказала Нэнси. — Нам незачем знать.

— Но мне хочется рассказать, — ответил Кашинг. — Это короткая история. Нас было трое: моя мать, дедушка — отец матери — и я. Был и мой отец, но я его не помню. Разве что совсем чуть-чуть. Здоровяк с черными бакенбардами, которые кололись, когда он целовал меня…