Лариса Петровичева: Лига дождя

– Ванька, беги, – прошептала Лиза, но Воробей не услышал ее шепота и тонким, срывающимся, каким-то совершенно детским голоском вскрикнул:

– Руки опусти, ты!

Пономарев на этом моменте малость оторопел. В его практике еще не бывало случая, чтобы на него орал какой-то сопляк-недоросток с полными штанами неприятных предчувствий.

– Давай вали отсюда, – почти ласково посоветовал Пономарев. Ваня покосился на Данилу – а Данила умирал, Шура явственно видел, как от лежащего в траве тела растекается серебристыми ручейками энергия жизни – и неожиданным тоном маршала Жукова на плацу рявкнул:

– Руки, кому говорю!

Пономарев усмехнулся и сказал Шуре:

– Видишь, это тоже по ее вине, – а затем замахнулся на Ваню своим кнутом.

И Ваня выстрелил. Не тратя слов на очередное предупреждение, он просто нажал на курок – точно и однозначно с перепугу.

Шура не понял, что происходит, и почему время застыло снова. Кнут вывалился из безвольно разжавшейся руки Пономарева, а сам он замер с натурально отпавшей от изумления челюстью. Ваня смотрел на пистолет с подлинным ужасом, словно не понимал, как эта штука попала к нему и что он только что сотворил. Где-то далеко-далеко вскрикнула Лиза, а Шура только и успел подумать, что сегодня явно не его день и рухнул в траву, чувствуя во рту кровь.

Боль была такой, что на мгновение весь мир исчез, затянутый алым, сжался в пульсирующую точку невыразимого словами мучения. Но потом багровая пелена разошлась, и Шура увидел легкомысленное летнее небо, распахнутый купол синего зонта с нарисованными кучеряшками облаков.

На него нахлынул покой, подобного которому Шура не испытывал раньше, и это чувство было настолько красивым, настолько завершенным, настолько его собственным, что ему захотелось плакать от облегчения. Артур Ключевский исчез, он снова был собой, спокойным и беззаботным пареньком, танцующим румбу на оттаявшем весеннем асфальте… Где-то Ваня трясся в истерике, содрогаясь от рыданий, где-то Пономарев выстраивал дрожащими руками новую рамку, силясь спасти бесценное существо, умирающее перед ним – все это было неважно, кроме…

– Лиза… – прохрипел Шура. Имя вздулось на его губах кровавым пузырем, лопнуло, протекло алой лаковой струйкой по подбородку, но Шура не заметил этого, он не чувствовал теперь боли в простреленном легком, повторяя ее имя, словно молитву: – Лиза…

– Я здесь, Шура, – услышал он ее голос, и на его лоб и щеку, одна за другой, упали две теплые капли. – Я здесь.

Его накрыло снова: абсолютный и чистый покой, хотя Ваня, Пономарев, Лиза – все они испытывали подлинный водоворот эмоций, но теперь Шура мог отделить чужое от своего окончательно: он был озером, чью ровную гладь не тревожили волны, и это было так хорошо, что он заплакал снова, но не понял, что плачет.

Со стороны города донеслось завывание сирены. Ехала скорая.

Псих, сумасшедший.

Недостойный.

Закрой рот.

Не морочь мне голову.

Спасибо.

Доброе утро! ( тур. )

Тело без души есть труп.