Сергей Лукьяненко: Кей Дач. Трилогия

— Может быть, — ответил я. — Только разве это что-то меняет? С точки зрения Империи?

— У меня есть пистолет, — сказал мальчик. — Ты позволишь мне уйти? Самому. Без допросов в СИБ.

Я не ответил.

— Я могу тебя вырубить, — сказал Артем. — Честное слово. Только не хочу. Я прошу, отвернись на минуту.

Абори уходили. Я смотрел вслед этой бурой волне, по-своему — чертовски моральной и рассудительной.

Почему так получается, что ни к кому не испытываешь зла?

Даже к псилонцам.

Даже к предателям.

Даже к себе.

Мы — не псилонцы и не абори.

У нас нет таких строгих правил чести. Мы умеем предавать всех, даже самих себя. Но еще мы умеем понимать. Всех, даже совсем-совсем чужих.

Может быть, потому мы и победили в Смутной войне.

— Мне очень вас жаль, — сказал я Артему. — Правда.

— Спасибо. Я верю. Ты отвернись на минуту, я не сразу решусь. Но ты ведь мне не поможешь?

— В этом — нет.

Я отвернулся, посмотрел в сторону штабного бункера. Наверное, уцелевшие соберутся именно там. Хочется верить, что будет кому собираться.

Ждать мне пришлось довольно долго — Артем и впрямь решился не сразу.

Сидеть на ранце от ракетника «Сальери» и впрямь удобно. Он снаружи облит мягкой амортизирующей пластмассой. А земля вокруг все равно фонит сильнее, чем десяток крошечных ракет с ядерными зарядами.

— Вместо переподготовки — госпиталь, — сказал Денис. — Наверняка. И надолго. Только это все мелочи.

Небо пылало тысячами падающих звезд. Сегодня им падать не зря. Я смотрел вверх, мне хотелось увидеть опускающиеся корабли Флота первым. На это были все шансы.

— А Нонова и впрямь героически сражалась? — спросил Огарин.

— Угу. Еще как.

Лагерь, где наши ополченцы ожидали прибытия кораблей-лазаретов, был рядом. Звучный голос Ноновой перекрывал все.

— Никогда бы не подумал, — хмыкнул Денис. — Набей мне трубку.

Я взял из его рук кисет. Искоса глянул на капитана. Повязка вместе с трубкой придавали ему сходство с пиратом из книжки.

— Может быть, глаза спасут? — спросил я.

— Вряд ли. Скорее поставят механику. Ничего, Алексей. Бывает. Не каждую пьесу удается досмотреть до конца. Тораки пришлось куда хуже.

Я кивнул, сообразил, что жесты теперь ни к чему. Сказал:

— Да. Но мне все-таки хотелось бы знать, кто они были — Эн и Артем.

Денис хмыкнул:

— У каждого своя пьеса, Лешка. Иногда удается посмотреть кусочек из чужой — но всегда только кусочек. Помнишь мой рассказ?

— Помню.

— Я одно знаю, школе «Дочерей Кали» теперь конец. Если ты дашь показания под присягой, конечно.

— Дам.

— Вот и еще одна пьеса сыграна. — Денис принял из моих рук набитую трубку. — Такова уж жизнь. Ты пойми, Лешка, ты никогда не узнаешь, кто были Эн и Артем, ты не выяснишь, почему псилонцы пошли в атаку и действительно ли предательство девочки было ненужным. Завтра меня увезут в госпиталь — ты даже пьесу моей жизни до конца не узнаешь. Я вначале буду тебе писать, рассказывать, как видят мир новые глаза, как весело идет служба. Потом помаленьку стану забывать вашу маленькую планету, тебя, ваших нечаянных героев, даже этот бой — почти забуду. И с тобой случится то же самое. Только ты не жалей, Лешка. Никогда не жалей о чужих недосмотренных пьесах. Пиши свою.

— Я не знаю, получится ли.

— Никто не знает. Но обычно — получается. Плохо ли, хорошо ли — другой вопрос.

Тысячи звезд падали с неба, и я знал, что никогда не замечу опускающихся кораблей раньше Огарина. Даже сейчас, когда у него повязка на глазах.

И в остальном он прав, как обычно. И насчет того, что все истории не узнать, даже вкратце. И что я забуду его, он забудет всю нашу планету, и все, все мы забудем Эн Эйко и ее брата. Это — не наша пьеса.

Только пока еще мы сидели рядом, плечом к плечу, под небом, чужим для Огарина и родным для меня, и ждали имперские корабли.

Вот уж кто точно опоздал, даже на закрытие занавеса.