Ирвинг Керидж - Глаз скорпиона

— Подозрительные?

— Да нет. Перевидал я всяких. Обычные люди, — легко солгал Хатани. Уж очень не хотелось ему терять выгодных постояльцев. Он, разумеется, заметил многое, что могло заинтересовать проныру Артавера, но не собирался ничего ему говорить.

— С каким акцентом они говорили? — спросил Артавер и пристально взглянул в добродушное лицо толстяка.

— Женщина говорила по-нашему, как будто родилась здесь.

— А мужчина?

— Мужчина молчал, — сказал Хатани и тут же понял, что попался.

— Женщина договаривалась о жилье, а мужчина молчал? И ты называешь их обычными людьми? Играешь с огнем.

— Не подумал, господин Артавер, прости меня, недотепу. Как-то не обратил внимания, — испуганно залепетал Хатани, у которого душа ушла в пятки. — Они сказали, что проживут месяц, — добавил он.

Тщедушный гость встал и подошел вплотную к хозяину постоялого двора.

— Не хитри, Хатани. Я тебя насквозь вижу. Ты должен все о них разузнать. Откуда прибыли, зачем, к кому. Не мне тебя учить.

— Да, мой господин, постараюсь. Все для тебя сделаю. А позволь спросить, правду говорят, что кинар Тибор очень болен?

— Может быть, не знаю точно. — Артавер подозрительно прищурился: — А тебе зачем?

— Ну а как же? Ведь я живу здесь. Что с нами будет, если кинар умрет? Сгинет наш город! Наследника нет, Верховного жреца не будет, бог Сигурон превратит Илурат в груду камней.

Гость ошарашенно посмотрел на Хатани.

— И давно ты ведешь такие разговоры? — прошипел он, опасливо озираясь по сторонам.

Бедный Хатани, уразумев, что снова попал впросак, потерял дар речи.

— Отвечай, отродье Тога! — крикнул Артавер.

— Нет, нет, я только у тебя спросил, господин, — испуганно прошептал Хатани. — Многие в городе об этом говорят, а если не говорят, так думают.

— Советую тебе держать язык за зубами, — грозно сказал соглядатай, направляясь к двери. — Не забудь о тех двоих. Наведаюсь завтра.

Расстроенный Хатани проводил Артавера сердитым взглядом, а когда за ним закрылась дверь, в сердцах плюнул ему вслед.

Базарная площадь Аграпутара шумела и бурлила с самого раннего утра. Солнце ослепительно сверкало в ярко-голубом небе, воздух был свеж и прозрачен, и яркие краски восточного базара переливались в нем всеми цветами радуги.

Город стоял на пересечении караванных путей, и торговля в нем процветала с давних времен. Жители близлежащих мест привозили для продажи прекрасно выделанные кожи, великолепный овечий сыр, чудесный горный мед, шерстяные ткани. С плодородных равнин сюда доставляли заботливо выращенные фрукты и овощи, а также превосходные виноградные вина. Караванщики везли предметы роскоши: шелка, благовония, пряности, — приобретая взамен искусно выделанное дорогое оружие, украшения из самоцветов и знаменитые туранийские ковры. Кроме того, на огромной базарной площади города в специально отведенных местах издавна торговали рабами и лошадьми. Для лошадей были устроены загоны, а для рабов — загородки, каждая из которых принадлежала кому-нибудь из торговцев.

Толпа рабов состояла из мужчин, женщин и детей всех оттенков кожи — от белого до почти черного, их одежда пестрела лохмотьями всевозможных цветов (впрочем, молодых девушек, которых содержали отдельно, одевали очень красиво), но объединяло их одинаково тупое выражение лиц. Равнодушный, безжизненный взгляд отличал тех, кто волей судьбы потерял свободу, а главное — надежду обрести ее вновь.

Среди них выделялся один юноша лет пятнадцати, не столько своим внешним видом, хотя, если приглядеться, он был весьма хорош собой, а тем, что взгляд его темно-серых глаз был живым и дерзким, а сосредоточенное выражение лица указывало на то, что он о чем-то постоянно размышляет.

Он был худощав, но ловок, подвижен и очень хорошо сложен. Как в жеребенке опытный глаз может увидеть стать чистокровного скакуна, так и в мальчике угадывалась хорошая порода. Темно-коричневый загар покрывал его тело, но это был именно загар, а не смуглость, свойственная многим южным и восточным народам, — полоски светлой кожи виднелись под живописными лохмотьями. Черты его лица были правильными, но заостренными от постоянного недоедания. Выгоревшие на солнце светлые волосы волнистыми неровными прядями падали на прямые плечи. Этот юный раб, дерзко, в упор смотревший на каждого, кто обращался к нему, будь то хозяин или товарищ по несчастью, день и ночь думал только об одном — о побеге.