Кирилл Берендеев: Нет имени страшнее моего

В тот день император еще раз помянут был: когда Хандога повел нового начальника осматривать пространства Тайного замка, шепча едва слышно почти про всякое строение, что они проходили – на любое у старого стража находилась своя историйка. Хандога все время говорил полушепотом, покуда не объяснил – как бы им не потревожить господина, в эти часы он гуляет в закрытом саду, обдумывая свои дела. А дела его такие, что стражам лучше вовсе не знать. Абаим услышав это, поморщился недовольно. Верно, на то Хандога и рассчитывал, потому как усмехнулся в ответ левым уголком рта да повел начальника в кухню стражи, махонькое здание у самой лестницы на Невестину башню замка, где его приветили и накормили, как и полагалось.

Ввечеру Абаим держал напутственное слово перед стражами, а наутро приступил к обязанностям. В положенное время с невольным трепетом постучался парадную залу Высокой обители – место, где император принимал всех, работающих в Тайном замке.

Император повелел ему войти. Воин исполнил приказание. Высокие, в три человеческих роста, двери немедля бесшумно и вроде как, самостоятельно закрылись. Абаим, не доходя трех шагов, опустился на колено, склонил голову, положа перед собой меч в ножнах. Молчание продлилось долго, очень долго, пока ждал слова государя, нового начальника пот прошиб. И только по прошествии этих мгновений, показавшихся Абаиму часами, государь приказал поднять взор – в его присутствии никто, кроме ближайшего круга самых доверенных лиц, да еще и родственников, коими род императора небогат был, не имел права стоять даже. Абаим незаметно, краем глаза, осмотрелся: высокая зала уходила в небесную синь, потолок раскрашен лазоревыми красками столь естественно, что казалось, барашки облаков, плывут в вековечные дали, а массивные колонны-деревья медленно качают малахитовыми кронами. По стенам залы шли забранные тонкими решетками стрельчатые окна, будто прорехи в глухом лесу; стекла омывал с утра зарядивший дождь.

Вошедший посмотрел на императора, стараясь не выдавать ни своего волнения, ни любопытства, ибо со столь близкого расстояния он видел впервые в жизни правителя Островной империи. На вид невзрачный сухой человек, невысокий, с волосами мышиного цвета и потихоньку разраставшейся лысиной на макушке. Если бы не яркий, шитый золотом и усыпанный сапфирами халат, подвязанный массивным серебряным поясом с золотой пряжкой, изображавшей битву горгульи со львом, государя можно было бы принять за собственного секретаря, недавно казненного астролога или даже советника по особым поручениям. Окажись господин в толпе, немедля слился бы с нею, исчез, растворился – от одной этой мысли Абаиму сделалось не по себе.

По счастью, на помощь ему пришел сам властитель. Приказав подняться, он отдал первый приказ начальнику своей стражи:

– Распахни гардины в левой анфиладе, пусть пропитается солнцем, – негромко, не разжимая зубов, произнес государь и, легонько шаркая серебряными туфлями, удалился. Абаим бросился исполнять приказание, чувствуя необычайную легкость на сердце, а в душе – песнь песней, ровно небесный посланец коснулся его крылом, прогоняя прочь дурные мысли. И едва исполнил, вернулся к Хандоге. Тот молча поставил перед ним стакан виноградной водки.

– Теперь я понимаю, – выдохнув в приятно пахнущий солодом и тмином хлеб, произнес Абаим, – почему ты сам не стал начальником стражи, а решил устроить испытание среди сотников, и меня прописать на эту почетнейшую должность.

Последние слова он произнес нараспев, точно глашатай, месяц назад, объявлявшей о монаршей милости. Услыхав это, Хандога расхохотался и щедро плеснул из кувшина еще.

Они быстро сошлись – начальник дворцовой стражи и его первый помощник – не заметив, как стали закадычными друзьями, ничего друг от друга не таящими, горести и радости делившими пополам, как хлеб за одним столом. С другими пятью охранителями покоя государя Абаим так не сдружился, верно потому еще, что остальные воины были пришлецами с севера: немногословные, высокорослые, плечистые веси с Кремнистых гор, говорившие с заметным оканьем, глотавшие слова – они и прежде держались особняком, ныне же, лишенные прежнего начальника, тоже веся, и вовсе сплотились в свое дружество, будто в противовес обоим коренным жителям столицы, чистокровным тайгийцам.

Но многочисленные дела стражей не оставляли времени даже на небольшую размолвку меж ними. От самых что ни на есть пустячных, до требующих не просто навыка службы, но умений определенного свойства, кои чаще дают отъявленным головорезам, душу продавшим за горсть монет. Охранители всей душой ненавидели подобные поручения, но отказать державному властителю никак не могли. После месяца службы Абаим с уверенностью мог бы назвать свою новую жизнь синекурой, ведь кого охранять им было, кроме себя да немногочисленной челяди величественного замка? Господин их, как уверился раз начальник его покоев, мог позаботиться о себе сам. Больше того, вся семерка скорей помешала бы, нежели помогла повелителю Островной империи.