Мэри Стюарт: Кристальный грот

Послышался громкий смех деда, ему вторил другой голос. Затем дед, должно быть, повлек пришельца за собой в дом, ибо голоса удалились и со двора доносилось теперь лишь бряцание металла и перестук копыт лошадей, которых уводили в стойла.

Я перебежал от Моравик к матери.

— Кто это?

— Мой брат Камлах, сын короля.

Она не глядела на меня, но указала на упавший челнок. Я поднял его и подал ей. Медленно и как-то механически она снова привела в действие ткацкий станок.

— Значит, война закончилась?

— Война давно закончилась. Твой дядя был с Верховным Королем на юге.

— И теперь ему пришлось вернуться домой, потому что умер мой дядя Дивед?

Дивед был наследником, старшим сыном короля. Он скончался внезапно и в великих муках от колик в желудке, и вдова его Элен, не имевшая детей, вернулась к своему отцу. Пошли, конечно, обычные толки об отравлении, но никто к ним серьезно не прислушивался; Диведа любили, он был хорошим бойцом и осторожным человеком, а также великодушным — в подобающих случаях.

— Говорят, ему придется жениться. Он женится, мама? — Я был возбужден, зная так много, чувствуя свою значимость и думая о свадебном пире. — Он женится на Кэридвин, теперь, когда мой дядя Дивед…

— Что? — Челнок замер, и она резко повернулась ко мне, чем-то напуганная. Но то, что она прочла на моем лице, успокоило матушку, потому что в голосе ее больше не звенел гнев, хотя она по-прежнему хмурилась, а за спиной у меня кудахтала и суетилась Моравик. — С чего ты это взял? Понимаешь ты это или нет, но ты слишком много слышишь. Забудь об этих делах и придержи язык. — Челнок снова пришел в движение, на сей раз неторопливо. — Послушай, Мерлин. Когда придут взглянуть на тебя, будь добр, веди себя тихо. Ты понимаешь меня?

— Да, мама. — Я все прекрасно понимал. Я привык уже не попадаться на глаза королю. — А они придут посмотреть на меня? А почему на меня?

С налетом горечи, сразу как-то состарившим ее — казалось, она сравнялась возрастом с Моравик — мать произнесла:

— А как ты думаешь, почему?

Станок снова щелкнул, на этот раз резко. Она продевала зеленую нитку и я видел, что она делает ошибку, зеленой нитке здесь было не место, но получалось красиво и я промолчал, наблюдая за ней и стоя поблизости, пока наконец прикрывавшая дверь материя не отдернулась и не вошли двое мужчин.

Они, казалось, заполнили собой комнату, свет лился сверху на их головы, рыжую и седую. Мой дед был наряжен в синее с золотой каймой. Камлах был во всем черном. Позднее я обнаружил, что он постоянно одевался в черное; на запястьях и у плеча сияли драгоценности, и рядом со своим отцом Камлах выглядел хрупким и юным, но хитрым и изворотливым, как лис.

Моя мать поднялась на ноги. На ней было темно-коричневое платье торфяного цвета, оно оттеняло сиявшую золотом копну ее волос. Однако вошедшие в ее сторону даже не глянули. Можно было подумать, что в комнате нет никого, кроме меня, маленького мальчика рядом с ткацким станком.

Мой дед мотнул головой и бросил лишь одно слово: «Прочь!» — и женщины, шурша платьями, молчаливой стайкой торопливо покинули комнату. Моравик осталась на месте со смелостью куропатки, отвлекающей внимание от выводка, но яростный взгляд голубых глаз задержался на ней на секунду, и она вышла. Презрительное фырканье, когда она проходила мимо них — вот и все, на что она осмелилась. Глаза вновь обратились ко мне.

— Пащенок твоей сестры, — сказал король. — Полюбуйся. В этом месяце ему исполнилось шесть лет, вырос как сорняк и похож на кого-то из нас не больше, чем какое-нибудь дьявольское отродье. Ты глянь на него! Черный волос, черные глаза, и холодного железа боится не меньше какого-нибудь оборотня из полых холмов. Скажи, что его породил сам дьявол — поверю!

Мой дядя произнес только одно слово, обращаясь к моей матушке:

— Чей?

— А ты думаешь, дурачина, мы не спрашивали? — сказал дед. — Ее били кнутом, пока женщины не сказали, что может случиться выкидыш, но она так ни слова и не сказала. Уж лучше бы сказала — а то болтают тут всякую чепуху, все эти бабьи сказки о дьяволах, приходящих во мраке, чтобы возлежать с юными девами — увидишь этого, и поверишь.

Сияющий золотом Камлах посмотрел на меня с высоты своих шести футов. Глаза его были ясными, голубыми, как у моей матушки, и веселыми. На его мягких, оленьей кожи сапогах желтели комья засохшей грязи, от него пахло потом и лошадьми. Он пришел глянуть на меня, даже не смыв дорожную пыль. Помню, как он глядел на меня сверху вниз, а моя матушка молча стояла, а мой дед сердито смотрел из-под насупленных бровей, и его дыхание становилось хриплым и частым — так бывало, когда у него начиналась вспышка гнева.