Надежда Попова: Природа зверя

Парнишка вздрогнул, переведя на него взгляд медленно, словно во сне, и вытолкнул сквозь плохо шевелящиеся губы:

– Я в порядке.

– Этот тоже, – сообщил охотник от лестницы, склонившись над фон Зайденбергом. – Может, мутить будет, когда очувствуется, но помирать он уж точно не собирается.

– Бруно?

– Я не буду говорить, что я в полном порядке, – покривился помощник, осторожно поднимаясь с пола. – У меня едва не выхватили хороший клок мяса из руки и порвано плечо. Неплохо было б сделать что-нибудь, чтоб я не истек кровью.

– Простите, – снова заговорил Хагнер, переведя взгляд на убитого оборотня. – Я ничем вам не помог.

– Хорошо, – отозвался Ван Ален мрачно. – Еще не хватало твоим будущим наставникам возиться с задвигами вроде как у царя Эдипа.

– При чем тут царь Эдип? – возразил Курт, и охотник передернул плечами:

– Замочил отца. Была еще какая-то тема насчет матери… только этого я уже не помню.

– И слава Богу, – буркнул Курт, пытаясь по ощущениям в кости понять, насколько серьезно обстоит дело. – Забудь, Макс. Ты сегодня держался отлично и сделал больше, чем был должен; а требовать больше, чем ты можешь, просто глупо… Зови остальных, Ян, – распорядился он. – Пусть, кто на ногах, помогут. Закрыть дверь и бойницы; холодно. Очаг гаснет. Нужно серебряной воды побольше. И – переломы складывать умеешь?

Утро пришло в одинокий трактир вместе с солнцем – почти настоящим, почти зримым: метель постепенно утихала, и сквозь снежную пелену уже можно было различить стену конюшни в отдалении, прежде скрытую белой завесой. Спать так никто и не ушел; отошедший от приступа Альфред Велле вместе с супругой бродил по трактиру, довольно бессистемно и как-то бездумно пытаясь водворить порядок, Мария Дишер тихо плакала, таскаясь с наполненной водой миской следом за охотником, вновь взявшим на себя роль врачевателя. Хагнер разгребал баррикаду, оскальзываясь в вязких лужах из бывших сородичей, и переворачивал в прежнее положение столы, по временам посматривая в сторону убитого волка; мертвый зверь не изменился, его не тронуло разложение, и неподвижное огромное тело все так же лежало на ступенях.

Бруно, после перевязки и штопки бледный и измотанный, сидел на скамье у стены, а спустя полчаса улегся, тихо постанывая от одолевающей его тошноты и дыша сквозь зубы. Ван Ален, оглядев его, вздохнул и повелел убираться в постель. Сам охотник выглядел лишь чуть лучше, поминутно останавливаясь и переводя дыхание, потирая забинтованную руку. К своей вороной, удивительно как не лишившейся своего лошадиного рассудка от трехдневного заточения, он заглянул на минуту и, выйдя из тесной кладовки с зажатым рукавом носом, повелел трактирщику озаботиться согреванием конюшни как можно скорее в его же собственных интересах.

Фон Зайденберг восседал на ступеньке подле волчьей туши, прижав к затылку кусок льда, завернутый в ткань; на редкие вопросы он отвечал односложно и почти не разжимая губ, порою закрывая глаза и осторожно, размеренно дыша.

Курт долго сидел на стойке, уложив на нее вытянутую ногу, зажатую в две дощечки, и пытался, как учили, мысленно вытравить из тела боль, снова возвратившуюся и поселившуюся в голове, ушибленной груди и сломанной ноге. Выходило это довольно скверно, и вскоре он плюнул на свои попытки, предпочтя с болью просто смириться.

Карл Штефан, притихший и непривычно серьезный, уйти в снятую им комнату наотрез отказался; пользы от него не было никакой, помощи он оказать был не в силах, отравленный организм явно вожделел отдохновения, однако гнать его никто не стал, осознав, что неудачливый любовник попросту боится оставаться в одиночестве.

С наступлением рассвета Хагнер, трактирщик и уже беспрерывно плачущая Мария взялись за неблагодарный и, в общем, почти безнадежный труд, пытаясь убрать с пола останки убитых оборотней. Силы у всех были на исходе, однако проснувшийся после всех ночных переживаний аппетит требовал удовлетворения, и употреблять пищу в таком окружении не хотелось никому. Невиданного обличья кости, смешанные с вязкой зловонной жижей, прилипали к камню, и в конце концов к авгиевой конюшне, в которую за одну ночь превратился трапезный зал, был применен метод мифического Геракла – несколько ведер воды, не мудрствуя лукаво выплеснутые на пол. Образовавшуюся несусветную мешанину попросту прогнали за порог конюшенными скребками и лишь после этого с применением всех нашедшихся в запасах Берты средств темные смрадные пятна стало возможным оттереть хотя бы немного. Волчью тушу Хагнер, уже шатающийся Ван Ален и трактирщик выволокли наружу, уложив поодаль от двери в сугроб, а изуродованное тело торговца перенесли к прочим погибшим. Завтрак, появившийся нескоро, был съеден в молчании, нарушаемом лишь стонами мучимых дурнотой раненых, всхлипами женщин и уже обыденным свистом ветра за стенами трактира.