Лев Гроссман - Волшебники

— Он ведь суровый, да? Накажет нас за то, что мы пользовались его святой магией и были плохими? Он («Она!» — крикнула Дженет) вернется и задаст нам хорошую трепку, потому что мы залезли в гараж и играли с папиным инструментом? Ерунда это, вот что. Ерунда и невежество. Никого ни за что не наказывают. Мы делаем что хотим, и никого это не колышет.

— Если Он оставил нам свои инструменты, на то есть причина, — заявил Ричард.

— И ты наверняка ее знаешь.

— Что дальше будем пить, Элиот? — весело справилась Дженет, всегда сохранявшая хладнокровие в критические моменты — может быть, потому, что все остальное время не контролировала себя. Она классно смотрелась в красной тунике, доходившей до середины бедра, — Элис со своей фигурой себе такое не могла бы позволить.

Бойцы, похоже, готовились к следующему раунду, но Элиот воспользовался предлогом и вышел из боя.

— Замечательный вопрос. — Он прижал ладони к вискам. — Я воспринимаю указания свыше. Создатель… извините, Создательница… повелевает мне влить в вас некий дорогущий бурбон.

Пошатываясь, он вышел на кухню. Квентин, отправившись следом, нашел его на табуретке перед открытым окном — Элиот, потный и красный, не замечал холода. Перспектива городских огней уходила во тьму. Элиот молчал и не двигался, пока Квентин помогал Ричарду с пирожными «аляска», которые тот взялся испечь. Весь фокус в том, объяснял Ричард своим менторским тоном, чтобы меренга, отличный изолятор тепла, полностью закрыла мороженое. Элиот, кажется, потерян для нас, думал Квентин.

Тот уже не впервые отключался таким манером, но через пару минут очухался и увел их обратно в столовую, прихватив виски в необычной формы бутылке.

Праздник близился к завершению — все старались вести себя так, чтобы Элиот не завелся опять, а Ричард не выступил с новой проповедью. Джош вскоре ушел провожать Анаис; Ричард тоже удалился, оставив Квентина, Дженет и Элиота среди пустых бутылок и смятых салфеток. Одна из свечей прожгла дыру в скатерти. Куда подевалась Элис — ушла домой или свалилась в одной из свободных спален? Ее мобильный не отвечал.

Элиот притащил к столу пару оттоманок и улегся на них, как римлянин. Ложе было слишком низкое, за напитками приходилось тянуться — Квентин видел только его шарящую по столу руку. Дженет улеглась рядом с ним, пробормотав:

— Кофе?

— Сыр, — сказал Элиот. — Есть у нас сыр?

«И это все?» — запела, как по сигналу, Пегги Ли из музыкального центра. Что хуже, думал Квентин: суровый Бог, если правда на стороне Ричарда, или совсем ничего, если Элиот прав? Магия, созданная с какой-то целью, или магия, с которой можно вытворять все, что хочешь? Им овладело что-то наподобие паники. Опереться не на что, и вечно так продолжать нельзя.

— Есть морбьер на кухне, — сказал он. — Двухслойный в тему: утренняя дойка, вечерняя дойка.

— Точно, — вспомнила Дженет. — Давай, Кью, сходи.

— Я сам, — заявил Элиот и скатился с кушетки на пол, зловеще громко стукнувшись головой о паркет.

Когда двое других подняли его, он смеялся. Вопрос о сыре отпал; Квентин взял Элиота за плечи, Дженет за ноги. На выходе его не менее громко приложили головой о косяк. Теперь уж все трое скисли от хохота. Пострадавшего уронили, и он треснулся башкой третий раз подряд — ой, умора!

Дорога до спальни заняла у них двадцать минут. Носильщиков мотало от стенки к стенке, как на «Титанике» в затопленном коридоре третьего класса. Их мир значительно сузился и упростился — значение имела только ноша, которую они волокли. Элиот твердил, что с ним все в порядке, Квентин и Дженет настаивали, что должны его донести. Дженет, по собственному признанию, описалась со смеху. Миновав комнату Ричарда, Элиот разразился речью:

— Я, всемогущий Создатель, дарую вам свои священные инструменты, потому что пьян в зюзю и они мне сейчас без надобности. Смотрите, чтоб все было на месте, когда я встану, даже шлифовальный станок… особенно он. Кто уведет мой станок, получит приводного ремня.

В конце концов они взвалили его на кровать, дали ему воды (чисто условно) и укрыли его одеялом. Что бы ни повлияло на Квентина — домашняя интимность укладывания понарошечного сынка или мощный афродизиак под названием скука, не покидавший его даже в лучшие моменты этого вечера, — но последние двадцать минут, еще не освободившись от Элиота, он только и думал, как бы поскорей раздеть Дженет.

Утром он просыпался медленно — так медленно и так долго, что в итоге не понял, спал ли вообще. В плывущей куда-то постели лежали почему-то еще двое голых людей. Они втроем то и дело натыкались друг на друга, шарахались в стороны и чувствовали неловкость.