Лев Гроссман - Волшебники

Они с Элис, держась за руки, лежали на полосатой тахте у окна; чувство было такое, будто волны только что вынесли их плот на необитаемый остров. Электричество не горело, но в комнату сквозь полузадернутые шторы проникал молочный свет дня. На кофейном столике рядом лежала шахматная доска с остатками кровопролитной партии.

В квартиру, кое-как обставленную сборной мебелью, они заселились нелегально, отыскав крайне сложным магическим способом в Нижнем Ист-Сайде временно не занятую недвижимость.

Густая тишина висела вокруг, как белье на веревке. Они молчали уже около часа, и никому не хотелось начинать разговор. В стране вкушающих лотос слова ни к чему.

— Сколько времени? — спросила наконец Элис.

— Два, начало третьего. — Квентин, повернув голову, взглянул на часы. — Два ровно.

Загудел домофон.

— Элиот, наверно, — сказал Квентин, не двигаясь с места.

— Так рано?

— Ну да.

— Ты не говорил, что уйдешь в два часа.

Квентин сел с помощью одних брюшных мускулов, одновременно убрав руку из-под головы Элис.

— Может, и не уйду еще, — сказал он, открывая Элиоту подъезд.

Брекбиллс, хотя миновало всего два месяца, остался в прошлой жизни — одной из. Квентин, которому исполнился двадцать один год, полагал, что проживает уже третью или четвертую жизнь.

Он думал, что после роскошного брекбиллсского кокона будет ошарашен Нью-Йорком, где реальные люди живут реальной жизнью в реальном мире и делают реальную работу за реальные деньги. Пару недель город действительно поражал его своей бесспорной реальностью, если понимать под реальностью отсутствие магии, одержимость деньгами и невероятную грязь. Квентин совсем забыл, что значит постоянное проживание в большом мире. Никаких тебе чар: все остается таким как есть. Все поверхности густо покрыты словами — афишами, плакатами, граффити, планами города, вывесками, предупреждениями о парковке — но ни одно из этих слов не имеет силы. В Брекбиллсе каждый кирпич, каждый куст и каждое дерево веками мариновались в магии — здесь правили приземленность и грубая физика. Точно коралловый риф, из которого ушла жизнь: раскрашенная скала и ничего больше. Настоящая пустыня для мага.

Но и здесь, как в любой пустыне, была своя жизнь — стоило только копнуть поглубже. В Нью-Йорке помимо брекбиллсской элиты существовали и другие магические культуры — эмигрантские, маргинальные. Старшие физики — хотя за пределами Брекбиллса они перестали употреблять этот термин — устроили для новичков экскурсию на метро. В одном кафе без окон на Куинс-бульваре казахи вместе с хасидами занимались теорией чисел. Корейские мистики во Флашинге угощали экскурсантов клецками, поклонники Изиды практиковали в кабаке на Атлантик-авеню египетский уличный сглаз. Паром перевез выпускников на Стейтен-Айленд, где имелся конклав филиппинских шаманов — там они пили джин-тоник у ослепительно-голубого бассейна.

Со временем эти познавательные вылазки стали надоедать им. Интересного и без них хватало, а срочных дел у вчерашних студентов не было. Магия никуда не денется, сознавал Квентин — он и так отдал много времени и сил этой тяжелой работе. В Нью-Йорке, кроме магического подполья, существовали еще питейные заведения, причем в огромном ассортименте. Там можно было достать наркотики — самые настоящие! Носители волшебной силы, ничем не занятые и никем не сдерживаемые, шатались по всему городу.

Элис все это восторгало несколько меньше, чем Квентина. Она отложила свои планы в области государственной службы или науки, чтобы пожить в Нью-Йорке с Квентином и остальными, но магией заниматься не перестала — откуда у нее только силы на это брались после всех ночных выходов? Квентин, глядя на нее, испытывал легкий стыд и даже вякал что-то насчет повторной экспедиции на Луну, хотя дальше слов не продвинулся. Элис наградила его целым рядом исследовательско-космических прозвищ — Скотти, [31] Главный инженер Монтгомери Скотт (телесериал «Звездный путь»). Майор Том, [32] Астронавт из песен Дэвида Боуи. Лайка; из-за полнейшего бездействия астронавта они звучали почти издевательски. Квентин твердо вознамерился выпустить пар, стряхнуть с себя эльфийскую брекбиллсскую пыльцу и вообще «пожить». Тех же взглядов придерживался и Элиот («а печенка-то нам на что?» — говорил он с преувеличенным орегонским акцентом). Не проблема, думал Квентин — мы с Элис просто разные люди, в этом и весь интерес.