Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол

Керме нарушила тишину, шумно напившись из какой-то лужи. Волосы намокли и отяжелели, она попыталась отжать их и заправить под одежду.

— Ветер, — плакала она, — Где ты, ветер? Приди ко мне. Мне так плохо.

Но никто не откликался. Ветра не было рядом уже долгое время. Может быть, он не мог зайти в лес и деревья становились поперёк его широкой груди прутьями клетки. Керме представила, как он беснуется на опушке, бросаясь на деревья и качая их своими огромными руками.

Она побрела дальше, уже толком не понимая, куда идёт. В ушах то возникал, то пропадал снова шум крови. Жидкость бурлила внутри перекатываясь по руслу вен и водопадами обрушиваясь в глубины организма.

Шум крови теперь звучал непрерывно, и девушка почувствовала себя крошечной частичкой своего же тела, маленькой выпью, прячущейся в заросших берегах кровавой реки. Рёв этот закупоривал уши, кажется, что мимо, буквально в двух шагах, движется табун огромных сердитых яков. Можно было различить отдельные всхрапы, как через дряблые ноздри течёт воздух. Только вот животного тепла от них не чувствовалось, и пыль была не сухая, а холодная и мокрая. Керме зажмурилась, чувствуя, как с ног до головы её обдаёт ледяными каплями, и как намокает одежда. Тело покрылось гусиной кожей.

О, нет, конечно же. Звук не внутри, а снаружи. Это на самом деле река. Вроде ручейков, в изобилии текущих по степи весной, но только гораздо, неизмеримо больше. Насколько больше, и можно ли её перейти в брод, Керме не представляла. Она впечатывала шаги в дряблую землю, вот-вот, ещё немного, и она почувствует воду… как вдруг внутри вновь возникло долгожданное и милое сердцу присутствие.

Керме сначала обрадовалась. Но потом почувствовала, как он слаб и как ему больно.

— Это бешеная вода. Не смей в неё ступать, лучше даже не купать в ней руки. Она может утащить тебя с собой и больше никогда не вернёт на твёрдую землю.

Голос был слабым, звучал так тихо и неразборчиво, что походил больше на стон. Накатила боль, заставив вновь схватится за живот.

— Не исчезай больше, — взмолилась Керме.

— Я делаю тебе плохо.

Керме сказала, пытаясь успокоится, и осторожно подбирая слова:

— Но ты погибнешь, если будешь держать плохую кровь в себе. Она съест тебя изнутри. Моё сердечко побольше, может, оно справится с заразой. Твоё не справится точно.

По телу, будто огромный паук, ползал озноб.

— Я делаю тебе плохо, — отозвался с той же интонацией маленький, и в голове девушки возник образ вонзившего копытца в землю и нагнувшего голову в своей обычной упрямой позе Растяпы. — Тебе нужно идти вдоль берега, пока не попадёшь в объятья огромных, вывороченных из земли корней. Это поваленное дерево, такое огромное, что можно перейти на ту сторону.

Ощущение, что маленький здесь, рядом, повисело в её голове и растаяло вновь. В тёмном углу снова не было ничего живого, кроме мух над гниющим трупом лошади. Керме пошла, спотыкаясь и всхлипывая.

Как и обещал Растяпа, дерево она нашла. Залезла на скользкий ствол, села на него верхом и, перебирая руками и ногами, переползла на другую сторону. Один сапог сгинул в потоке, руки, кажется, покрылись корочкой льда, так что у Керме ушло достаточно времени, чтобы избавится от второго. Земля обжигала холодом. Зато на истрёпанной, скрюченной и слегка хрустящей в ладонях кленовой карте, которая благополучно переждала переход через реку за пазухой, пальцы сразу отыскали нужную жилку.

Впереди холм.

Керме с трудом забралась наверх, представляя себя насекомым, что ползёт по крутому боку яблока. Уселась на самой верхушке, вдыхая запах перезрелого боярышника. Хотя степняки употребляют его в пищу сушёным, свежий тоже имеет свой аромат, неизмеримо более тонкий и приятный. Кажется, его можно продеть в игольное ушко. А потом тёмный угол в её собственном шатре снова наполнился смыслом. Кто-то сидел там, обняв руками колени, и она наблюдала за ним, затаив дыхание, не смея приблизится.

— Я помню это место. Оно пустое, только несколько плоских камней в центре, да жёсткая трава. И вокруг заросли боярышника. Это холм, откуда можно пересчитать все горные шапки в округе. Ночью над ним низко-низко нависает луна и носятся летучие мыши.

Керме продралась сквозь кусты, оставив на неожиданно колючих ветках клочки шкуры, выбралась в центр, где трава и впрямь была жестковата, и будто это не трава, а маленькие-маленькие рыбные косточки. Ощутила животное тепло, застарелое, будто бы оно впиталось в загривок холма.