Уильям Николсон - Последнее пророчество

Бомен с неохотой остался. Зачем он сидит здесь? Он все еще пребывал в изумлении — как могла Кестрель уйти, не увидев его?

— Я все про тебя знаю, — сказала Сирей, пристально глядя на него. — Кесс собиралась познакомить нас, и вот мы встретились.

Она лучезарно улыбнулась.

— Как ты думаешь, я красивая?

Бомен покраснел.

— Не знаю, — отвечал он, не сознавая, что говорит. — Я никогда не видел тебя прежде.

— Какая разница? Достаточно одного лишь взгляда.

— Нет, разница есть.

— Правда? — Сирей выглядела смущенной. — А сколько нужно времени? Можешь смотреть на меня, когда захочешь. Я не позволю им выколоть тебе глаза.

— Кому?

— А, всем. — Йодилла исправила свою оплошность так же легко, как и совершила. — Можешь смотреть. Я начинаю тебе нравиться?

— Ты такая странная.

— Странная, но красивая. Ну, давай же, признайся.

— Хорошо. Ты красивая.

— Ура! — Сирей радостно захлопала в ладоши. — Значит, ты любишь меня.

— Нет, не значит.

— Конечно значит. Это всем известно. Мужчины всегда любят красивых женщин. Ты глупышка!

Бомен посмотрел на нее, затем попытался проникнуть в мозг девушки. Он обнаружил там запутанные детские страхи и простое желание быть любимой.

— Почему ты плачешь? — спросил он, смягчившись.

— Я не хочу… — Сирей едва не сказала «выходить замуж», однако вовремя спохватилась. — Я не хочу остаться одна.

— Могу я кое-что посоветовать тебе?

— Да, будь добр.

— Беги отсюда. Скоро здесь будет очень неспокойно.

— Да, я понимаю.

— Скажи своей хозяйке, что Ортиз не хочет жениться. Ей следует возвращаться домой.

— Не хочет жениться? — Принцесса глядела на юношу изумленно. — Ты уверен?

— Он влюблен в другую.

— Ты хочешь сказать, что я не должна… В кого? В кого он влюблен?

— В Кестрель. В мою сестру.

Сирей все смотрела и смотрела на Бомена. Неужели возможно, чтобы мужчина, который мог бы жениться на ней, предпочел такую девушку, как Кестрель? Сирей не чувствовала ревности, только изумление.

— Ах да! Вуаль! Он ведь не видел… ее. Или меня. Я считаю, что если бы он увидел меня, то непременно влюбился бы. Разве ты так не думаешь?

— Пусть так. — Бомен улыбнулся. Сирей была прелестна и одновременно так несуразна! — Я ухожу.

— Хорошо. Иди, если должен. Но в конце концов ты поймешь, что любишь меня. Пройдет время, и ты увидишь.

— Если это произойдет, я скажу тебе.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Бомен выскользнул из комнаты и незамеченным вернулся на арену — никто не обратил на юношу внимания, потому что все глаза, все сердца были захвачены танцем. Взлетающая, пульсирующая мелодия уносила Ортиза и Кестрель, словно птиц порыв ветра, — кругом и назад, и вот они снова падают в объятия друг друга и снова отклоняются, словно душа, непостоянная в любви. Бомен взглянул на танцоров и в то же мгновение понял, что перед ним на песке танцует сестра. Лазарим повторял каждое па танцующих, легко двигая своим миниатюрным телом, и, сам того не замечая, издавал в экстазе низкий воркующий звук. Йоханну так поглотил танец, что он забыл о неудобстве, доставляемом короной, и выгнул шею, чтобы видеть каждое движение танцоров. Мадам Сайз застыла, тело ее напряглось, рот открылся в предвкушении следующего такта. Что до Кестрель и Ортиза, то они были одержимы танцем. Ортиз больше не думал ни о последовательности движений, ни о том, вести ли партнершу или позволить руководить ей самой. В танце они были равны. Они парили над землей, все движения были подсказаны музыкой и стремлением тел — прочь, прочь, поворот, назад, вот они почти коснулись друг друга, и снова прочь! Опять назад! Партнеры закружились, взявшись за руки, — ах, так легко, едва соприкасаясь, затем снова разошлись, прыжок, приземление на одну ногу, поворот! Вновь сошлись! И заключили друг друга в объятия!

Кестрель танцевала, словно последний раз в жизни, — ничто в мире не существовало для нее, кроме этого мужчины, этой музыки и этой маленькой кружащейся сцены. Ортиз был ее врагом, человеком, которого она должна уничтожить, — и он же был ее партнером, ее возлюбленным, ею самой. Пока длился танец, они были единым телом.

Кесс чувствовала сильные руки, удерживающие ее за талию, когда отклонялась назад, и была уверена, что эти руки не позволят ей упасть. Склоняясь к Ортизу, она ощущала биение его сердца, его грудь прижималась к ее груди. Кестрель широко раскинула руки, и Ортиз поднял партнершу, а когда она приземлилась на землю, почти не ощущая собственного веса, снова раздался барабанный бой, словно испуганная стая птиц с треском выпорхнула из зарослей, — тра-та-та-та-та-та-та! — и в едином биении сердца танцоры полетели. Один разум, одна песнь, два тела в движении — строгая осанка и полное самозабвение, сердца партнеров плавились в тантарацце, которая представляла собой одно долгое, бесконечное объятие. Кестрель чувствовала, что в танце нет ни правил, ни запретов, ее тело может делать что угодно, и что бы она ни сделала, все будет прекрасно, необходимо и правильно. Она танцевала, будто падала с немыслимой высоты, — для того чтобы падать, не требовалось прилагать никаких усилий, только не сопротивляться. Улыбающаяся, сияющая, прекрасная, она летела к финалу.