Мир замер, словно все сгрудившиеся здесь вмёрзли в глыбу льда. Метресса Горх, супруга кожевенника, стояла напротив Каро. И в этой комнате, помимо теурга, она же оставалась единственной живой. А Курой никак не могла додумать мысль до конца. Идея выскальзывала, пряча хвост, и возвращалась в самое начало. Соображать мешала сфера синего огня, разгорающаяся на груди человечки, под одеждой. Пока он был ещё небольшим, с кулак примерно. Такой голубенький мячик, как молниями пронзённый нитками темно-лиловых потоков силы. Но с каждым ударом заторможённого сердца клубок становился ярче, а его контуры чётче. И шар всё больше походил на звезду с семью лучами.
Семь источников у дварфа? У человека? Этого просто не могло быть. Это нереально. Солнце не всходит на западе, а весна не сменяет осень. Ни дварф, ни человек ни могут черпать из семи источников. Это по силам только…
Метресса Горх начала улыбаться. Именно начала. Другие, находившиеся в комнате, казались Каро статуями. Человечка же была просто очень медленной. Её губы раздвигались, тускло и влажно поблёскивали зубы. Глаза менялись, будто кто-то воск мял: светлели, увеличивались, уголки приподнимались к вискам.
Если глаза — это зеркало души, то душой метресса Горх не обладала.
— Подстилка седьмого! — процедила человечка. — Всё ведь испоганила.
«Подстилка седьмого! — эхом отозвалось у теурга под черепом. — Испоганила, испоганила, испоганила…».
Теперь мыслей стало даже слишком много. И все важные, все нужные. Надо же понять, что происходит! Они торопились, сталкивались, спихивая друг друга в яму паники. Даже не в яму, а в эдакое кристально чистое, но бездонное озеро. До краёв полное ледяным пониманием: Курой очутилась в эпицентре ужаса, в оке бури. А остальные ничего сделать не успеют. Они даже не смогут понять того же, что и теург. Это Каро находилась вне времени. Там, в комнате, пролетит не больше пары секунд.
Они сейчас просто все умрут. Перестанут быть. Всё кончится. Сейчас, вот сейчас, ещё пара ударов сердца…
— Дурой быть выгоднее, — сообщила госпожа Горх. — Прожила бы дольше.
Её лицо тоже плавилось, черты менялись. Перед тегой стояла уже не человечка, а леди. До спёртого дыхания прекрасная альва. Вот только презрительно опущенные уголки пухлых губ эту идеальность портили. Зато янтарные глаза были хороши. В них переливалось зыбким маревом отражение сине-фиолетового сияния.
Леди собирала всю силу, что у неё имелась, потому и пропала иллюзия, растаял морок. Альве энергия требовалась. Чтобы ударить.
— Впрочем, тебе учиться уже поздно, — закончила бывшая госпожа Горх, медленно, мучительно медленно поднимая руку.
В центре её ладони зарождался белый шарик невероятно горячего пламени.
Каро начала закрывать глаза. Собственную смерть её видеть не хотелось. Веки опускались с той же пыточной медлительностью, с какой поднималась рука альвы. Ресницы опускались — огонь на ладони становился ярче. Ещё на пару миллиметров ниже — на пару сотен градусов горячее.
«Кажется, я, все-таки, увижу собственную смерть, — шепнул кто-то в уши. — Не хочу…».
И тут мир разлетелся на осколки. Будто в прозрачное стекло безвременья булыжник влетел.
Перед лицом Курой мелькнула тень. Порыв невесть откуда взявшегося ветра шевельнул выпавшие из узла пряди волос теги, а позади неё грохнул об пол упавший стул. Кто-то истошно визжал, словно звук появился на середине вопля. Бессмысленно, как тени в Подземье, метались фигуры. Теург только глянула на них и снова уставилась на леди.
Огромная, золотисто-медовая в чернильных крапинах кошка, не успев приземлится в прыжке, отлетела к стене, круша мускулистой спиной стол, сметая кресла. Когти-кинжалы вспарывали пустой воздух, тянулись к альве. Леопард гулко ударился о перегородку, заставив дом вздрогнуть до фундамента. И зверь повалился на пол мягкой меховой грудой.
— Щенок! — заверезжала не-Горх.
Вопль, почти не слышимый в общем гвалте, рванул барабанные перепонки, болезненно резанул по ушам, просверлив висок.
Каро тяжело сглотнула, таращась на магичку. Рон дотянулся-таки до альвы когтями. Наверное, ещё в прыжке располосовав её щеку, плечо и грудь. Платье леди висело мокрой, вмиг пропитавшейся кровью, тряпкой. Женщина прижимала ладонью край рваной, с завернувшимся неровным краем раны чуть ниже скулы. Левая рука повисла бесполезной плетью. Но сила её только выросла — резко, скачком, став почти физически ощутимой. Словно на теурга давил невидимый, но от этого не менее реальный пресс, заставивший упасть на колени. Ещё чуть-чуть и он грозил сломать теге шею.
Читать дальше