Вонда Макинтайр - Луна и солнце

Измученная, изголодавшаяся, избитая, исцарапанная, сильным ударом раздвоенного хвоста она взмыла над водой и рухнула вниз, подняв фонтан брызг. Дверь клетки с лязгом затворилась, замок закрылся. Опустился полог шатра. Оставшись в одиночестве, она принялась яростно скрести когтями по стенкам бассейна, а потом вцепилась в решетку над водостоком и трясла до тех пор, пока в кровь не стерла руки.

Ей не удалось найти путь к бегству.

Мушкетеры увели Люсьена и Ива, запретив Мари-Жозеф перемолвиться с ними словом. Двое стражников проводили Мари-Жозеф в покои мадам.

Мадам стояла в гардеробной, вытянув перед собой руки. Фрейлины затягивали на ней корсет. Мадемуазель уже успела облачиться в восхитительный серовато-бежевый атласный роброн, усеянный топазами. Халида как раз завершала украшение ее высокого, в оборках и лентах фонтанжа.

Едва увидев Мари-Жозеф, Халида уронила ленты, бросилась к ней и молча ее обняла. Следом за нею кинулась Лотта. Мари-Жозеф приникла к сестре и к подруге. Георгинчик Старший потрусил к ней, пыхтя, а за Георгинчиком Старшим, тявкая, потянулся и Младший. Они принялись обнюхивать подол ее нижней юбки и, почуяв Шерзад, истерически залаяли.

— Тише! — прикрикнула Лотта и отогнала болонок.

С помощью камеристок мадам невозмутимо облачилась в роскошное платье золотой парчи, словно не замечая присутствия мушкетеров.

— Можете идти, — наконец велела она им.

— Но, мадам…

— Делайте, как я сказала.

Они переглянулись и, пятясь, удалились из уборной. Несомненно, они остались дожидаться Мари-Жозеф в вестибюле, ведь даже повелительный тон и самоуверенность мадам не могли отменить королевские приказания.

Мадам прижалась щекой к щеке Мари-Жозеф:

— Ах, душенька, ваша судьба достойна трагической баллады. Король разгневан и требует, чтобы вы непременно присутствовали на пиру.

— Мадам, что же мне делать?

— Девочка моя, все, что мы можем, — это повиноваться его величеству.

Мари-Жозеф помогла Халиде причесать мадам, держа наготове шпильки и те немногие цепочки, подвески и кружевца, которыми мадам согласилась украсить волосы. Мари-Жозеф не могла забыться за повседневными заботами. Руки у нее дрожали. Другие фрейлины перешептывались, осуждая ее неповиновение, ее испачканное, измятое платье и растрепавшуюся прическу.

«Шерзад жива, — думала Мари-Жозеф, — пока жива…»

Однако она знала, что в бассейне фонтана ее подруге долго не продержаться.

Мадам протянула руку. Мари-Жозеф застегнула у нее на запястье бриллиантовый браслет, подарок короля. Грани алмазов ослепительно засверкали в сиянии ее слез.

— А сейчас, — сказала мадам, — мы должны что-то с вами сделать.

Она строго оглядела Мари-Жозеф:

— Вы же не можете присутствовать на пиру у его величества в грязном платье!

— Не дразните ее, мама! — вступилась Лотта.

Она подвела Мари-Жозеф к шкафу и распахнула дверцы.

Перед Мари-Жозеф предстал самый прекрасный роброн, который ей доводилось видеть: переливчатого серебряного атласа, отделанный серебряным кружевом, с корсажем, усеянным лунным камнем.

— Мадемуазель, я не могу…

— Его прислал месье де Кретьен. Он покорно просил вас принять подарок.

«Я погубила его, — пронеслось в сознании Мари-Жозеф, — а он по-прежнему благожелателен и любезен ко мне».

Лотта обняла ее, поцеловала, дружески крепко сжала ее ладони в своих и оставила наедине с Халидой. Лотта, мадам и их свита удалились, шурша юбками, влача за собой шлейф изысканных ароматов и громко перешептываясь.

Халида незаметно передала Мари-Жозеф записку. Развернув ее, Мари-Жозеф ахнула: она узнала почерк Люсьена.

«Скоро увидимся. Люблю. Л.».

— Не плачьте, мадемуазель Мари, — принялась увещевать ее Халида, — у вас и так покраснели глаза. Сядьте-ка, сейчас я расчешу ваши колтуны.

— Мадемуазель Халида, я должна послать ответ. Можно ли рискнуть?

— Может быть, я как-нибудь и ухитрюсь, — предположила Халида. — У графа Люсьена много агентов.

«Люблю, — написала Мари-Жозеф. — Люблю беспредельно, безгранично».

Халида прошептала что-то мальчику-пажу и отослала его с запиской, а потом стала с великим тщанием облачать Мари-Жозеф в «лунный» роброн. В зеркале отразился прелестный призрак в серебристо-серой мерцающей дымке.

— Вы в полной мере это заслужили, — с удовлетворением отметила Халида.

Мари-Жозеф спрятала за декольте записку Люсьена.

— Сестра, — спросила Халида, — вы позволите мне причесать вас как подобает?