Елизавета Голякова - Дороги своих любят (СИ)

Следующая сокрушительная волна накрыла причал. С ног до головы мокрый, парень, еще отжимая воду из своих восточных штанов, поднял голову. Перед ним стоял и мерзко ухмылялся тот самый тип, которому должно было переломать все до одной кости древнее заклинание в городе на краю пустыни.

– Приятная встреча! – расплылся он в издевательской улыбке, – Вашу ручку, милый друг...

Парнишка едва успел отдернуть руку, на запястья которой уже готова была сомкнуться огромная лапища. В другой ручище у работорговца была зажата веревка: не толстая, ровно такая, чтобы не перегрызть и не разорвать. Ведь всем известно: хочешь захватить мага – свяжи ему руки. Это правда, ведь для создания колдовства требуется соединения Трех: энергии, слов и жеста, преобразующего два других пункта из разряда вещей воображаемых в разряд вещей вполне материальных.

– Не подходи! – воскликнул парень, отпрыгивая в сторону на значительное расстояние, – Не знаю, что вернуло тебя к жизни, но второй раз это тебе не поможет!

Работорговец захохотал.

– Так ты, малец, думал, что убил меня?! Я успел закрыться чьим-то товаром, дурак! Да ты и не смог бы убить меня – нас связывает договор. Еще помнишь о нем? Ты охраняешь меня в обмен на свободу того отребья...

– Которую ты все равно забрал!

В грудь человека врезалось что-то тяжелое, обжигающая сталь сомкнулась на широких запястьях... Спустя мгновение она уже исчезла, оставив после себя только страшную, никак не успокаивающуюся боль, которая скрутила сильное тело в три погибели, заставляя извиваться и корчиться в мучениях. Парень в восточной одежде исчез с пристани также незаметно, как и появился. А в портовом городе стало еще одним беглым рабом больше, ведь кем еще может быть наполовину седой здоровенный мужчина со свежими следами от кандалов на руках?.. Причал и корабли словно подернулись зыбкой дымкой и провалились во тьму.

* * *

Солнце поднялось высоко над горизонтом, и тени начали клониться к востоку. На лицо Мигелю легла сначала одна, потом вторая тень от луговых цветов. Травы качались от легкого ветерка, и темные полосы от них на лице наемника тоже двигались, перескальзывая со щеки на лоб и обратно. Когда тень задержалась на глазах чуть дольше, файтер проснулся. Сначала ясное синее небо над головой показалось ему продолжением тяжелого сна. Но он лежал, не двигаясь – и ничего не происходило. В бок врезались родные мечи. «Значит, проснулся наконец,» – подумалось Мигелю с приятным облегчением. Он еще немного полежал просто так, наслаждаясь тишиной и покоем, по которым временами скучал и когда сражался за чужих баронов, и когда перебивался в городе случайными заработками, и даже просто бродя по пыльным дорогам. Через четверть часа, когда тени еще удлинились, наметанному глазу наемника почудилось едва заметное движение где-то справа, в паре шагов от него. Опытного бойца не могли обмануть тишина и умиротворенность вокруг: много раз излишняя подозрительность уже спасала ему жизнь. Файтер замер.

– Доброе утро! – Хьюго перевернулся на живот, и, подперев голову локтями, воззрился на друга.

Мигель выдохнул и повернулся к вору. С каких это пор после обеда наступало утро?

– Добрый вечер. Что это ты проснулся?

Рыжий поморщился и потянулся к сумке:

– Проголодался. А еще снилось что-то странное... Не знаю, что это было, но мне не понравилось.

После слов о еде файтер вдруг почувствовал волчий голод. Лошади давно уже, почувствовав желанную свободу, сбежали. Теперь поймать их было невозможно: путники и сами плохо знали местность, да и ловить лошадей под боком у жаждущих их крови солдат – развлечение на любителя. Но сумки с них все-таки снять успели, и теперь это казалось большое удачей. Рывком Мигель сел и нетерпеливо уставился на Хьюго: он непростительно долго возился с завязками. Противный узел затянулся так, что никак не желал развязываться, а разрезать не хотелось. Умения у воришки хватило бы, а вот сил – нет. Не выдержав, мечник отнял у лиса мешок и сам принялся распутывать эти морские узлы. Наемнику шнурок поддался уже через пол минуты.

– Мне фоже фафая-фо.. дрянь снилась, – кусая ломоть хлеба с хорошим куском сыра сверху, сказал он. – Что-то про пустыню, работорговца и порт.

Вор энергично закивал. Говорить он не мог – засунул в рот больше, чем мог быстро прожевать или засунуть за щеку, чтобы разговаривать. Клирик с его осуждающими взглядами еще спал, и парни могли без зазрения совести наслаждаться поздним обедом. Или...