Ника Фрозен: Сказки Старого Фонаря

Как во сне, спустилась она под руку с отцом на крыльцо дома, как во сне вложила свою руку в руку своего будущего мужа. А как пошли на коней садиться, так оттолкнула стоящего рядом жениха, да припустила со всех ног в лес.

Свет-траву, что дорогу укажет, она еще заранее в рукав спрятала. Да жених, когда за ней бросился, почти догнал, выдернул из ладони заветный стебель.

Бегом, бегом по подхваченной первым морозом траве, по выпавшей водяной дымке, по согнутым стеблям остролиста.

Вырвали из рук свет-траву – не беда, дойду без нее, без помощи.

Бежит она, только ветер в ушах свистит.

Бросились было в погоню, но куда там! Ветви пройти не дают, земля норовит уронить, ворон на дереве раскаркался так, что впору к дому поворачивать.

А она все бежит – скорее, быстрее, прочь отсюда, прочь из дома, прочь от тех, кого еще недавно любила.

Да и то сказать – не осталось в девушке человеческого. Высушил лесной ветер любовь к отцу, выпили стебли деревьев привязанность к теплому, безопасному дому.

Скорее! За ветром, по земле-матери. Бежать и чувствовать, как обрываются нити, привязавшие ее к миру людей!

Шумит под ногами палая листва, легкой поступью по ней, в лес, в чащу, к нему.

Давно ведь уже решила, да только сил не хватало встать и уйти из отчего дома; а как встал выбор – человеком остаться, Эмерика потерять или же навсегда в лес уйти, так и силы взялись, и прыть не подвела.

Да и то сказать – кто у свет-травы до утра с лесным царем сиживал, навряд ли прежним останется, а уж ежели еще и приглянулся царь лесной так, что без света глаз его мир немилым стал, вовсе дело гиблое. Лучше уж отпустить такого в чащу подобру-поздорову, все равно ведь не жить ему дальше среди людей…

Ходили по лесу люди, ходили, да толку мало – что могут люди сделать, если сам лесной царь ей тропу под ноги стелет, а им коряги да кочки под ноги бросает? Так и ушли ни с чем.

Выбежала Мирела на ту самую полянку, где они ночь коротали, а тут с Эмерик выполз, увел ее в подземный дворец, подарил чешуйку со своего змеиного тела.

Вставила девушка ее в пояс, и обернулись ее ноги змеиным хвостом, таким же, как у Эмерика.

***

– С тех пор больше ее люди и не видели, только стали находить на окраине леса куски старой змеиной кожи, страшной, толстой, ни одной такой большой змеи в наших краях отродясь не водилось. Видать, приползала на отца издалека поглядеть. А потом и это прекратилось – совсем позабыла, поди, что когда-то человеком была. Эмерик ей другую жизнь подарил, другой мир, а уж лучше ли, хуже ли он нашего оказался – никто не знает. Но раз не вернулась, значит, счастлива была, лесной царь ведь ее не держал, сама к нему пришла, по доброй воле, сама с ним жизнь прожить захотела, женой его стать согласилась, – заканчивает дед свой рассказ и обводит взглядом нас, притихших, жмущихся друг к другу, – вот такие дела. Закончив рассказ, дед встает и не спеша ковыляет в сторону дома; мы подбрасываем еще хворосту в огонь и кажется нам, что из темноты смотрят на нас четыре больших змеиных глаза с вертикальным зрачком.