Далия Трускиновская: Диармайд. Зимняя сказка

А то мгновение, пока он смотрел на отрезанные волосы, было безмолвной просьбой не изгонять, простить, оставить хоть на задворках мира, но – ЭТОГО мира. Ему не ответили – и он уходил.

Дара удержала рукой кожаный борт.

– Ладно, чего уж там… – сказала она. – Только больше мне под руку не попадайся.

Фердиад соскочил прямо в воду, а Дара положила руки ему на плечи, и стала осторожно разворачивать его лицом к берегу.

Был миг, когда ей захотелось удержать его при себе, когда ее качнуло к нему, и то, что их соединило, сильно смахивало на объятие. И даже губы сида коснулись ее виска. Но Дара была щедра в этот миг – то, что мучительно рождалось в душе Фердиада, она отдавала той, кому оно принадлежало по праву, той, кого еще и на свете не было.

Сперва правую, потом левую руку убрала она с его плеча и окончательно повернулась к горизонту.

Лодка, словно кто-то в воде подтолкнул ее, сунулась носом к Даре и легонько ткнулась в колени.

Дара вспомнила ту ночь, когда Диармайд из светового столба изваял призрачную женщину, вспомнила, как он стоял в лодке перед женщиной, прижавшись к ней лицом, и вновь ощутила его дыхание и губы.

– Он зовет меня, – тихо сказала Дара. – Слышите?

И забралась в лодку.

Тут же течение развернуло это кожаное суденышко со светлой заплаткой на борту и понесло его, все быстрее и быстрее, так что от этой скорости родился ветер. Он отнес назад волосы Дары и заставил ее прищуриться.

Вдали натянулась между небом и землей сверкающая струна, исчезла, возникла наискосок, опять исчезла – из-за горизонта Даре подавали знак.

А она, полностью отдавшись ощущению невесомости на волнах влюбленного моря, думала о том, что клятва Кано, воина-пса, и дар Диармайда – возникнув однажды, живут очень долго, и смена поколений не имеет решительно никакого значения.

Равным образом не имело значения то, что она так и не успела расспросить Сану, как выглядел ее клиент, про волосы, нос, лоб, подбородок, – ей было довольно того, что он – Диармайд.

Ее левая рука, соскользнув в воду, чувствовала легкую ласку мелких волн, осторожно и бережно, словно это были мужские губы, вымывавших из перстня серый камень с белой искрой.

А издалека уже летели птицы – две чайки, скованные золотой цепочкой, два ворона, два тетерева, две сороки, два голубя, два лебедя, и другие какие-то, неразличимые в вышине, летели с громкими криками, и кружили над лодкой, и, опускаясь, проносились над самой водой, срезая крыльями край волны и развешивая медленно опадающие веера голубых брызг.

Граненый блеск возник вдали, стал расти, в нем обозначились тени – и силуэт остроконечной стеклянной башни фоморов встал прямо по курсу, так что лодочка нацелилась на него своим ясеневым носом.

Башню окружала низкая, почти вровень с водой суша. На фоне стен Дара увидела людей – с виду обычных людей, без телесных недостатков. Фоморы, подумала она, те самые фоморы, живущие одновременно в двух мирах, и вот теперь наконец станет ясно – кто они такие, в котором из миров стоит их стеклянная башня, и кто такая она сама. И много чего иного станет ясно…

Двое из них, размахивая руками, поспешили навстречу лодке и даже забрели по колено в воду. Первый – огромный, в белой рубахе, расстегнутой до пупа, но с перевязью поперек груди и с пятью золотыми кольцами на шее, второй же, вровень ростом, – в темно-синем плаще, что вставал дыбом и бился острым крылом, открывая и пряча тонкий стройный стан. Этот человек решительно шел навстречу лодке, прижимая к левому плечу готовую запеть и зазвенеть старинную маленькую арфу, а то, что он держал над головой в правой, Дара приняла сперва за фонарь с синим стеклом, испускающий ярко-голубой луч.

Луч крестил небо широкими сильными взмахами, и Дара не сразу поняла, что это ее случайно рожденное Слово, ставшее мечом, голубым и путеводным.

Первого Дара узнала сразу – по огненной гриве, по широким плечам, по мощным взмахам правой руки и даже, кажется, по счастливой физиономии, хотя уж ее-то разглядеть она пока никак не могла.

А второй был Диармайд.

Рига, 2003