Грегори Магвайр - Ведьма - Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз

— И что, по-твоему, хуже? Отрицать идею личности или с помощью тюрем, голода и пыток низводить саму личность? Разве ты побежишь спасать портрет в музее, когда вокруг тебя все горит и гибнут живые люди? Взгляни на мир шире наконец!

— Но невинные жертвы — какая-нибудь безобидная светская дама — это ведь тоже живые люди, а не портреты. Ты сравниваешь несопоставимое — и пытаешься этим оправдать преступления?

— Твоя дама сама выставила себя напоказ, как ходячий портрет, поэтому другого обращения и не заслуживает. А вот в отрицании этого, возвращаясь к нашему прошлому разговору, — и есть твое зло. Я считаю, что если можешь спасти случайного человека, пусть даже эту никчемную даму или промышленника, жиреющего за счет государства, то пожалуйста. Но только не за счет других, более живых, людей. А нет, так нет. Всему своя цена.

— Нельзя же делить людей на «настоящих» и «не очень»!

— Да? — Эльфаба неприятно улыбнулась. — Посмотрим, настоящей ли я для тебя буду, когда снова исчезну. Мой милый.

Она вытянула губы, будто в поцелуе, и Фьеро в отвращении отвернулся.

Тем же вечером, когда они помирились, с Эльфабой случилась истерика. Она металась по кровати в обжигающем поту и не позволяла Фьеро себя утешать.

— Уйди, я тебя недостойна, — стонала она, а позже, когда успокоилась, сказала: — Я так тебя люблю, Фьеро, ты даже не понимаешь… Родиться с талантом или тягой к добродетели — такая редкость в наше время.

Эльфаба была права: он действительно не понимал. Фьеро обтирал ее лоб сухим полотенцем и крепко прижимал к себе. Окошко под потолком затянуло инеем, и они лежали, укрывшись теплым зимним одеялом, чтобы не замерзнуть.

Стоял холодный день, когда Фьеро принес на почту посылку. Детям он отправлял коробку ярко раскрашенных деревянных игрушек, а жене — драгоценное ожерелье. Почтовый обоз шел северным путем, вокруг Великих Кельских гор, и его подарки доберутся до семьи уже весной, когда Лурлиниада давно пройдет. Однако он всегда сможет сказать, что отправлял посылку раньше, и сослаться на почтовые задержки. Если не помешает снег, он к этому времени будет уже дома, расхаживать без дела по узким высоким залам, комнатам и коридорам своего горного замка. Может, тогда его заботу оценят, причем заслуженно, почему нет? У Саримы будет обычная зимняя хандра (отличная от весенней тоски, летней печали и осенней меланхолии). Ожерелье наверняка ее обрадует, хотя бы чуть-чуть.

Фьеро зашел выпить кофе в приглянувшееся кафе, достаточно необычное, чтобы считаться богемным и потому дорогим. Хозяин поспешил извиниться: в оранжерее, где круглый год, обманутые теплом от жаровен, благоухали цветы, прошлой ночью случился взрыв.

— Все окрестные жители в ужасе, — говорил владелец кафе, взяв Фьеро под руку. — Подумать только! Наш славный правитель давно обещал положить конец этому хулиганству: разве не для того принимали новые законы и вводили комендантский час?

Фьеро промолчал, что хозяин принял за согласие.

— Я распорядился перенести несколько столиков в свои покои наверху, — продолжал он. — Если не побрезгуете, то милости прошу за мной. Кактеперь восстанавливатьзимний сад, ума не приложу. Мастеровитых манчиков найти все труднее и труднее, а лучше них все равно никто не сделает. Они просто волшебники. Но почти все мои знакомые манчики уехати на восток, в свои деревни. Боятся. Говорят, их здесь притесняют. Ну конечно, они такие заморыши, что просто грех не обидеть. И трусы в придачу. У вас-то в роду манчиков нет, это сразу чувствуется.

— У меня жена из Нестовой пустоши, — зачем-то соврал Фьеро.

Хозяин смутился, усадил его за столик у большого окна и подобострастно порекомендовал чашку холодного вишневого шоколада. В ожидании шоколада Фьеро стал смотреть в окно. Одна из ставен перекосилась и открывалась не до конца, но простор для обзора оставался. Были видны крыши с затейливо сложенными трубами, расставленные на балкончиках кадки с темными зимними фиалками и голуби, порхавшие туда-сюда, словно хозяева небес.

Владелец кафе принадлежал к той странной породе коренных горожан, которая как будто превратилась в особый народ. На стенах висели портреты членов его семейства, с которых взирали кареглазые мужчины, женщины и дети с одинаково высокими, выбритыми потогдашней моде лбами. От вида принужденно улыбающихся мальчиков, сидящих в розовом атласе с причесанными собачками на коленях, и нарумяненных девчушек во взрослых платьях с глубоким вырезом на неоформившейся груди Фьеро затосковал по собственным, таким далеким, детям. Хоть их семья была не сахар (а у кого она сахар-то?), они были гораздо человечнее этих типичных отпрысков честолюбивых родителей.