Ольга Громыко: Год Крысы. Путница

Цыка машинально взялся за ручку топора, расшатал его и выдернул из колоды. Поглядел на полено, поглядел на небо, где уже проклевывались звезды, плюнул и снова засадил.

Надо теперь как-то с Фессей объясняться. Вот дуры-бабы, ради них же стараешься, и все равно — слезы, упреки… Пойти, что ль, Миха догнать, покуда тот все вино не вылакал?

Рыска проснулась первой, не сразу поняв, где находится и какое сейчас время суток. То ли смеркалось, то ли светало, ныли спина и затекшая шея, а левое плечо вообще онемело от лежащей на нем тяжести. Девушка возмущенно трепыхнулась, и Альк, мигом очнувшись, выпрямился. Потер щеку, на которой четко отпечатался рубчик Рыскиного воротника.

Улица почти опустела, даже побирушки и бродячие псы исчезли. Редкие прохожие — все в одну сторону — распугивали сизые клубочки пыли; те откатывались к стенам, будто сдутые ветром, но, стоило человеку пройти, снова начинали сновать по мостовой, подбирая насеянные толпой орехи, семечки и пирожные крошки.

«Да это же…» Девушка с писком поджала ноги.

— Ты чего? — недоуменно покосился на нее Альк. Один из «клубков» как раз обнюхивал его пятку, но саврянин лишь досадливо дрыгнул ногой, шуганув нахала.

— Кры-ы-ысы!

— И что с того? Отвыкла за три дня?

— Их много, и я с ними незнакома!

— Надо же, нашлась дама из высшего света, — ухмыльнулся саврянин. — Что, представить вас друг другу по дворцовому этикету?

— Да ну тебя! — набычилась Рыска.

— Это еще немного, — проснулся и Жар. Сел, смачно потянулся. — И мелкие, тьфу. В макопольских подворотнях порой не знаешь, куда ногу поставить, чтоб не на хвост; сбегаются к отбросам, как тараканы. Тут-то чистенько, жиреть им не с чего…

— Вот и хорошо! — Освобожденная девушка вскочила, навсегда зарекшись жить в Макополе. Крысы шарахнулись, но не слишком убедительно. Как будто из вежливости.

Мужчины тоже поднялись, осмотрелись. Гулянье стекло за мост, к боевищу — теперь пели и шумели там. В окнах реденько горели огоньки — домой вернулись только женщины с маленькими детьми да старики, которым сон уже дороже ночных забав.

— Началось? — прислушался Жар.

— Нет еще, — машинально отозвался саврянин. — Двадцать три к одному.

Рыска тоже была уверена, что можно не спешить, но такая точность показалась ей настоящим волшебством.

— Расскажи, как ты это считаешь? — пристала она к Альку уже по дороге к боевищу. Даже вперед забежала, с надеждой заглядывая саврянину в лицо.

Тихий теплый вечер настраивал на благодушный лад, на Алька и то подействовало.

— На чем вы там в веске гадаете? — ворчливо спросил он, как коровий лекарь, которого попросили осмотреть прихворнувшую курицу.

— На рыбьей ветле, — с готовностью сообщила девушка, — на горошинах еще цветных, желтых и зеленых.

— Ну вот представь, что на столе перед тобой лежат две горошины. Желтая — вероятность, зеленая — противоположность.

Рыска хотела спросить, почему именно на столе — неужто ладони мало? — но побоялась разозлить Алька глупым вопросом. Задала более важный:

— А если вероятностей несколько?

— Все рассматривают поочередно, такими вот парами. Необходимо сосредоточится на том, что ты пытаешься угадать, и соотнести это с горошинами. Если совместятся — вероятность события один к одному.

— А если нет?

— Представляешь три горошины, одну желтую и две зеленые. Или две желтые и одну зеленую, если чувствуешь, что вероятность больше противоположности. И так до победного.

— Но их же целая тыща может быть! — изумилась Рыска. Так вот зачем целый стол!

— Больше сотни обычно не считают, и так ясно — пустышка.

— Так ведь пока даже сотню напредставляешь, полдня пройдет!

— Это поначалу. Потом оно машинальным становится, как любой навык, сразу нужное количество перед глазами встает. Хм… — Саврянин заметил кое-что интересное, подошел поближе.

В темном проулке-тупичке стояло невысокое, рукой до крыши достать, строеньице. На двери висела табличка: «Вход — 1 медька», а под ней виднелась щель хитрого стального устройства, отпирающего замок только после брошенной туда монетки. Несмотря на более чем приличный и недавний вид постройки, запах она источала убойный — не иначе как горожане таким незамысловатым способом выражали протест против нововведения.

— Ринтарцы, — брезгливо поморщился Альк. — Темный, бескультурный народ! Ты погляди, как наместник для них расстарался: внутри же небось и приступочки удобные сделаны, и пол каменной плиткой выложен, и подвяленные лопушки на подносе лежат. Цивилизация! А горожане, чтоб их, такое начинание опаскудили…