Елена Первушина: Стёртые буквы

— Сам он во всем виноват, раз такой обманщик… — рыжеволосая девица с подбитым глазом старательно всхлипывала, размазывая сопли по щекам. — Одет по-благородному, так я и думала, что он заплатит честь честью. Ну а когда он платить отказался, я у него кошелек и стянула, конечно. Над бедной девушкой ка-а-аждый посмеяться норовит. А кошелек-то и впрямь пустой. Ну тут меня такая обида взяла — прямо мочи нет. Догнала я его, да так прямо ножом и ударила. За измену! За измену! Нечего одеваться по-благородному, раз такой бе-едный! Голь перекатная. А все туда же! Попадись он мне, я бы его еще раз убила, клянусь!

Юная Ксанта, жрица Тишины, казалось, слушала заплаканную злоумышленницу с полным вниманием и сочувствием. Только по нахмуренным бровям можно было догадаться, что на самом деле она обо всей этой истории совсем другого мнения. По правде говоря, она чувствовала себя ужасно смущенной и понятия не имела, что ей сейчас следует сказать. В своей темной, простого покроя одежде Ксанта выглядела донельзя нелепо, как заморская птица в вороньих перьях. Точеный профиль, густые светло-русые свернутые в причудливый узел волосы, узкие длинные пальцы с безупречно отшлифованными ногтями — все это совершенно не вязалось ни с ее одеждой, ни с тюремным двором, где она слушала признания юной убийцы, и от этого Ксанта чувствовала себя совершенно несчастной. Ей было стыдно так ясно и наглядно демонстрировать свое благополучие этой глупой, но такой несчастной девушке. И еще ей было почему-то ужасно жалко зарезанного парня, хоть она ни разу в жизни не видела его. Все, что она знала о нем, — что он когда-то ходил, дышал, жил, а потом его убили «за измену», а точнее за то, что он прилично одевался, хотя в кошельке у него было пусто.

— Ну вот что, хватит плакать! — сказала наконец Ксанта, сглотнув собственные слезы. — Суд тебе назначил штраф в три марки серебром. Я пришла сказать, что храм Дариссы согласился этот штраф выплатить, с тем чтобы ты вернула ему долг в течение десяти лет.

— С кем — с тем? — переспросила Рози, вытирая кулак о подол юбки.

— Тебя освободят завтра же, но ты должна будешь в течение десяти лет заплатить храму Дариссы три марки серебром.

— За что?

— За то, что ты убила человека.

— Каждый год?

— Нет, всего три марки.

— Откуда у меня такие деньги?!!

— Тебе будет нужна работа. На первое время я могу пристроить тебя при храме, а потом что-нибудь придумаем. Только не вздумай возвращаться на улицу. С твоим-то характером, моргнуть не успеешь, как снова окажешься здесь.

— Ну… я не знаю даже… — протянула Рози. — В храме служить — это тоже не для меня. У вас там скучненько небось. Вот если бы… Госпожа Ксанта, миленькая, если бы мне здесь остаться!

— Что?!

— Да нет, не подумайте чего! — Рози рассмеялась. — Я про то, что если бы меня сюда на работу взяли, ну при кухне там… или пол мыть. До того мне тут нравится… Я ведь к строгости приучена сызмальства — маменька у меня такая суровая была — ух! Никакого озорства не допускала, во всем порядок любила. И я в нее пошла. Я ведь даже — знаете! — могла бы за другими женщинами присматривать. Ну, чтобы они меж собой не сговоривались, или стражу не подкупали, или еще что. Тут ведь такой народ — глаз да глаз нужен! А я уж все их уловки знаю. Не замолвите за меня словечко?

— Попробую, — Ксанта не сумела сдержать вздох облегчения. На самом деле, ей страх как не хотелось брать к себе в храм эту особу. Рози — рыжая и сопливая розочка — упала на колени и принялась

целовать жрице руки:

— Уж и не знаю, как спасибо вам сказать, благодетельница моя! Правду говорят, мир не без добрых людей, не оставили сироту! Уж и не знаю, как за вас молиться. Одни вы ко мне добры, да еще Чиженька, братик мой родненький, ненаглядный. Вам бы с ним потолковать, может, он поможет за меня со Светлой Дариссой рассчитаться — у него матушка богатая, не моим старикам чета.

— Ну полно, полно, встань, — Ксанта в ужасе попятилась от обнимающих ее рук. — Полно, мне идти нужно. Как твой брат тебя навестит, ты ему скажи, пусть ко мне в храм Тишины зайдет, там и поговорим.

На крыльце тюрьмы Ксанта останавливается, проводит ладонями по лицу, будто снимая липкую паутину, шепчет: «Рози… Рози… Рози… пошла прочь!» — и переводит дух. Перед ней залитая ярким весенним солнцем лежит Венетта: красные черепичные крыши домов, белоснежные стены храмов, пестрота и суета припортового рынка, глянцево-синее море и черные пляшущие на волнах черточки — корабли в гавани.