Ольга Ларионова: ЕВАНГЕЛИЕ ОТ КРЭГА

Жену оговорили, а он по холую воет. Ну парод…

И только тут наконец стало возвращаться к Харру осознание собственного его тела. Сначала – шея. Щекотало что-то, аж звон зудящий слышался. Затем руки. Ломило нещадно, так круто были они заведены назад и стянуты; да вон и концы блестящих жердин, что держат его под мышками. Ноги точно ватные, пятки крепко стоят, а носки сапог точно в воздухе… Ой!

По низу живота, а потом и по ляжкам потекло что-то теплое. Никак обмочился со страха? Быть не может!

Он с усилием опустил глаза вниз, к груди, и увидел курчавую головенку. Мальца прикрутили к нему, сволота аларанская! Теперь ясно, что за потеху они себе устроили – сами за стенкою твердокаменной, а на него сейчас выпустят зверя разъяренного, вроде рогата, вином накачанного, как бывало в черные дни при дворе Полуглавого. Он напрягся что было мочи, чтобы крикнуть: дите-то не губите, в чем оно-то виновно! Но из онемевшей глотки не вырвалось даже хрипа, и голова бессильно свесилась, и он начал шарить глазами понизу, чтобы встретить свою погибель хотя бы взглядом.

Но там он не увидал ничего. Даже травы. Только что-то леденящее, невидимое, как дыхание, подымающееся из угаданной только сейчас глубины. И звенело, звенело над ухом, словно для того, чтобы заглушить страшное слово, восстающее из памяти.

Прорва.

И тут он почувствовал, как скользкие жердины начинают тихонечко крутиться, уползая назад и освобождая его немощное тело от поддержки. З-з-з… з-з-з… Да отвяжись ты, нашла время! З-з-з… Бирюз-з-зовый… Бирюз-з-зовый… Он попытался напрячь мускулы, чтобы прижать к себе и удержать ускользающую опору, – тщетно. Тело клонилось вперед, и он уже видел уходящий в необозримую глубину ствол исполинского колодца. Солнце облизывало его края, не решаясь заглянуть дальше, где в затуманенной бесконечности не было не то что дна – вообще ничего!

…З-з-з… Бирюз-з-зовый…

Жизнь ускользала вместе с неверными опорами, и ему припомнились чьи-то слова о том, что в последние мгновения перед смертным взором проходит весь пройденный от рождения путь. Кабы так! Не привиделась ему родная Тихри, где все люди как люди – ходили себе по дорогам или на худой конец – вдоль них; а вот его носило почему-то поперек. И не замельтешили путаные тропки Многоступенья, по которым он, словно повинуясь чьей-то чужой воле, кружил и петлял, только вот непонятно – зачем; да и выполнил ли он это неведомое ему самому предназначение? Во всяком случае, награда была невелика – видение Бирюзового Дола, голубая колокольчиковая марь, посланная не иначе как для того, чтобы заслонить самое страшное на этой земле – прорву ненасытную.

А она уже тянула его в себя своим мутным жерлом (бирюз-з-зовый… бирюз-з-зовый – надрывалась пирлипель, забравшаяся уже прямо на ухо), и в последний свой миг он внезапно понял, что то самое загадочное НИЧТО, которое он тщетно пытался вообразить, прыгая перед хохочущими дружинниками на небесной мураве Бирюзового Дола, – это вовсе не та черная непроницаемая стена, которую он, тихрианин до мозга костей; приравнивал к смертному рубежу, ибо смерть – это и есть НИЧТО; по сейчас, уже не чувствуя под своими ногами последней опоры, он осознал, что эта внезапно отворившаяся под ним сгустившаяся пустота – это и есть колдовское, магическое НИЧТО, уже летящее ему навстречу смертным ужасом бездонной пропасти.

Бирюз-з-зовый Дол… – как ни в чем не бывало продолжала петь беззаботная пирлюшка, запутавшаяся в его седых волосах. Или это звенели небесные колокольчики ниспосланного ему видения?

Бирюзовый Дол…

И не стало на неприветной земле Ала-Рани веселого менестреля Харра по-Харрады, так и не успевшего пропеть ни единой песни.