Гай Орловский: Ричард Длинные Руки — грандпринц

Он тяжело вздохнул, замолчал, только четки сухо постукивают в быстрых пальцах, бусины переходят с одной стороны нити на другую.

— Нет, — сказал я решительно, — здесь что-то другое… Некий замысел, но я пока не могу его постигнуть!

— Неисповедимы пути Создателя, — произнес он нравоучительно.

— Не все, — возразил я, — некоторые исповедимы. Те, которые Он приоткрывает нам. Мы должны напрягать не только руки в труде, но и мозги, стараясь постичь то великое, что Он хочет нам сказать! И вдолбить в наши головы.

Он развел руками.

— Увы…

— Кстати, — сказал я, — почему все так старались остановить меня? Кому повредит, что я доберусь до Храма? И, может быть, в самом деле удастся найти какую-то защиту от Маркуса?

Он покачал головой.

— Кому-то в самом деле повредит…

— Как? — спросил я изумленно.

— Храм Истины, — ответил он спокойно, — уцелеет. Маркус ему ничего не сделает, как не сделал в прошлые разы. Земля сгорит или провалится в тартарары, но Храм останется на том же месте. Или чуть передвинется, если под ним ничего не останется.

— А я при чем?

Он посмотрел прямо.

— Не понимаете?

— Нет…

— Монахам Храма нет дела до нашего мира, — объяснил он, — а вот вы, сумевший столько наломать дров, успели наделать себе врагов… и кто-то очень не хотел бы, чтобы вы вернулись вдесятеро или стократ более сильным.

— Кто? — спросил я, хотя и сам ощутил, что брякаю глупость.

— Многие, — ответил он тихо. — Было бы проще, если бы кто-то один.

Я спросил тихо:

— А такое возможно?

Он пожал плечами.

— Чего-то подобного все ждут от Храма.

Я сказал:

— Да-а… похоже, уединение способствует правильному пониманию вещей.

Он взглянул на меня остро.

— Но ты, юноша, если такое понимаешь, тоже находишь для себя уединение для размысливания?

Я сказал с тоской:

— Находишь одно, теряешь другое. Чтобы успевать помыслить о высоком, я слишком много работы переложил на помощников. И разом потерял почти все, что у меня есть. Потому даже не знаю… То ли человек должен уделять время тому и другому, нигде не достигая успехов, либо трудом должны заниматься одни, мыслить — другие… Но такое вроде бы нечестно.

Он посмотрел поверх моего плеча, я ощутил теплое дыхание Зайчика, а с другой стороны подошел Бобик и посмотрел на меня с вопросом в больших серьезных глазах.

— Вот и ответ, — сказал тихо отшельник. — Тебе пора. Доразмышляешь, если удастся, в седле.

Я кивнул, молча поднялся в седло и пустил арбогастра в сторону указанной горы. Что не попрощался, так мы оба понимаем, что большинство ритуалов для нас, отшельников, не обязательны.

А я в правильном смысле тоже отшельник.

На небе стремительно появился из ниоткуда и раскинулся на всю половину неба лиловый занавес, как в исполинском театре, колышется медленно и величаво, потрясающе торжественный, обещающий нечто необыкновенное, как только вот раздвинется и откроет сцену…

У меня захватило дух от небесного великолепия. Даже Бобик засмотрелся зачарованно, в глазах заиграли отблески этого дивного северного сияния, только арбогастр, как дитя науки, аристократически ровно и красиво мчится, разбрасывая снег, и не обращает внимания на эту ерунду.

За горой, повторил я, держа ее взглядом. Пожалуй, тот чернобородый прав, надо весьма и даже зело весьма смирить свою гордыню до того момента, как войду в Храм и предстану перед седовласыми старцами с длинными волосами цвета серебра, ниспадающими на плечи и спины, и бородами, опускающимися ниже поясов.

Они там ведут неспешные беседы, время от времени засыпая от старческой немощи, а если я вот так войду, грохочущий и жаркий от внутреннего огня, то сразу все испорчу, нарушу ход их мыслей, и Храм потеряет на какое-то время то ли защиту, то ли право быть источником мудрости для всего человечества.

Бобик унесся далеко вперед, однако там резко затормозил всеми четырьмя, возбужденно гавкнул.

Я крикнул в жадном нетерпении:

— Зайчик, поддай… но будь осторожен!

Он на скорости, закидывая копыта вбок, обогнул гору, и я замер, ухватившись обеими руками за луку седла, что вообще-то позор для всадника, иначе мог бы рухнуть с седла.

Посреди заснеженной долины черная, как антрацит, гора с резкими гранями, над ней яростные тучи передвигаются со страшной скоростью, сшибаются угольно-черными краями, раздается оглушительный треск, что тяжелыми глыбами падает на землю и прокатывается там, ломая лес и разбивая в песок скалы.