Кэйтлин Свит: Узор из шрамов

Она просто смотрела на меня. Даже не качала головой.

— Ладно, если ты воссоздала героев и Лаиби, но не можешь сделать так, чтобы они умерли, то, может, попробую я? Почему бы мне не расплести их Пути?

— Грасни, — сказала она терпеливо, будто говорила с Дреном. — Вспомни, как ты себя чувствовала, когда увидела мои Пути. Нет. Это было бы ужасно. Это бы тебя изменило и, вероятно, даже не помогло.

На это я ничего не сказала.

Мы обе молчали, когда небо начало светлеть. Я немного поспала, хотя не собиралась, и она тоже. Наши головы опускались и вздрагивали, как на уроках истории госпожи Кет. Должно быть, я уснула по-настоящему, потому что когда мои глаза открылись в последний раз, начинало светать, и Нола уже не сидела.

Она стояла, положив руку на дерево. Другая рука гладила кору. Она обошла вокруг ствола, иногда приседая, иногда поднимаясь на цыпочки. А потом остановилась. Порылась там, где встречались две ветви, и когда убрала руку, в ее пальцах что-то было. Лист бумаги, сложенный в маленький толстый шарик. Она развернула его и прочла. Я видела, как она заплакала.

Но когда она подошла ко мне, ее глаза были сухими, а бумаги не было.

— Время пришло.

— Нет. — Бесполезное слово, но я должна была его сказать.

Она присела передо мной.

— Не знаю, как они будут выглядеть, когда я умру. Это может быть довольно жутко. Будь помягче с королем, когда приведешь его к ним.

— Попытаюсь. Но, может, мне придется пару раз его треснуть.

Она обняла меня. Я крепко обняла ее в ответ. Птица запела (не Уджа — та сидела на верхней ветке, спрятав голову под крыло).

Мы отпустили друг друга, и Нола встала. Обошла дерево и ступила на деревянные мостки, которых я не заметила в темноте. Дошла до места, где на них упали камни, и вернулась обратно. Подняла Лаиби и положила ее мне на колени.

— Держи, — сказала она и закусила губу. После этого движения я поверила ей больше, чем после всех ее слов.

Она свистнула. Уджа подняла голову и скользнула к земле. Нола вернулась на место, где просидела всю ночь. Она дотронулась пальцами до синей головы Уджи, и птица застрекотала.

Нола подняла руки, и рукава ее платья упали. Борл заскулил, завилял хвостом, и она почесала его за ушами и под челюстью.

Улыбнувшись, она выпрямила руки и закрыла глаза.

Уджа провела клювом по ее правому предплечью до самого запястья. Кожа разошлась. Кровь потекла ручьями, слившимися в единый поток. Изящно переступая лапами, птица подошла к левой руке. На этот раз Нола вздохнула, пальцы дернулись. Она открыла глаза и посмотрела на листья, ярко-зеленые в утреннем свете. И осталась такой.

Я не заметила, что Лаиби перестала дышать, пока не обратила на нее внимание. Борл тоже стих, вытянувшись и положив морду на лапы. Я коснулась его бока, чтобы убедиться, что он не просто уснул. И он, конечно, не спал.

Ее глаза были большими и карими. Я закрыла ей веки и сидела с ней — со всеми ними, — пока не взошло солнце. Потом встала, перебралась через камни и вышла на улицу. Флаги над замком указывали мне путь домой.

Есть многое, что я могла бы рассказать. Особенно о поздней славе госпожи Нолы. Какие это были истории! Она бы посмеялась над ними, нелепо величественными. Истории о телах, упокоившихся в земле, и островной птице, улетевшей из каменного города. Но я не стану.

Я даже не хочу, чтобы последние слова на этих страницах принадлежали мне. Это должны быть слова Бардрема. Он нацарапал их мальчишкой на листке бумаги, скатал ее в шарик и спрятал в ветвях дерева. Сейчас бумага пожелтела и покрылась коричневыми пятнами — как кольца внутри ствола, сказала бы Нола. Слова стерлись, но их все еще можно разобрать. Я уже прочла их Силдио и ребенку внутри меня, который начинает брыкаться. Я помню эти слова, но все же держу перед собой листок.