Елизавета Дворецкая: Ночь богов. Книга 1: Гроза над полем

К тому же образ жизни славян раннего Средневековья не вяжется с кастовой системой. Предбрачные игрища устраивались «между сел», а значит, внутри села все друг другу были родственниками. А какие же разные касты, когда все родня? Собственно город в IX веке существовал только один – Ладога. Киев до самого конца IX века ничем не отличался от укрепленного родового поселка. Многие древнерусские городища – Полоцк, Псков, Изборск – представляли собой те же родовые поселения, только за земляным валом. Основная масса населения жила в поселках на пять-шесть, иногда восемь-десять дворов. Община была родственной, а соседскую общину образовывали просто несколько родственных объединений. И если в роду обретались два-три взрослых неполноправных «челядина», то названия отдельной касты эти трое явно не заслуживали. И профессиональных воинов, которые едят, но не работают, община смогла бы прокормить совсем немного. А один в поле – сами понимаете кто.

Таким образом, существование замкнутой касты профессиональных воинов мне представляется нереальным. Княжеская же дружина могла возникнуть в эпоху складывания древнерусского государства – то есть не ранее X–XI веков. Именно тогда на территории Древней Руси сложилась обстановка для того, чтобы подходящие люди, отрываясь от своих общин, сплачивались вокруг военного вождя, и в самом деле образовалась межнациональная дружинная культура, что подтвержается богатым археологическим материалом.

Но возникла эта дружина, конечно же, не на пустом месте. В поисках ее предшественника стоит вспомнить такую вещь, как «воинское братство». Это довольно известное древнеевропейское явление, отразившееся в фольклоре разных народов. Например, в образах Белоснежки и семи гномов или Мертвой Царевны и семи богатырей. Суть явления в следующем: все подростки общины (племени, рода) проводят часть своей жизни в лесу, отдельно от прочих сородичей, обучаясь искусству войны и охоты, идут в бой в первых рядах племенного ополчения и считаются не принадлежащими общине. Сроки «волчьей жизни» едва ли можно назвать точно, но, скорее всего, они располагались где-то между первым взрослым посвящением – в 12 лет – и вступлением в брак – 15–17 лет. «Отслужив» свое, парни возвращались «в белый свет», обзаводились семьями, а им на смену уходило в лес новое поколение подростков. Не исключено, что подобные же союзы объединяли и девочек. «Волчьи братства» сохранялись у славян до VI века как минимум, а в менее развитых в общественном смысле областях могли держаться и дольше. В экономическом смысле (не говоря сейчас о сакральном) подобное устройство жизни было возможно при господстве подсечной системы земледелия: подсека требовала меньше труда, а урожай давала очень богатый, то есть община свободно могла обойтись без рабочих рук молодых парней. Подсечная система господствовала до VII века, а потом, надо думать, «волчьи братства» стали отмирать параллельно смене типа хозяйствования вообще. Проще говоря, руки парней понадобились дома.

Такое объединение, с одной стороны, можно назвать профессиональной воинской группой, но с другой – она не оторвана от общины и находится с ней в живом взаимодействии: из нее выходили и в нее же возвращались, пройдя своеобразное длительное посвящение и заслужив полное право называться охотником и воином.

Конечно, нельзя (и даже не следует) исключать того, что иные из «волков» по разным причинам оставались в лесу навсегда, служили наставниками все новым поколениям «волчат». Кто-то из этих людей мог создать семью с симпатичной пленницей и породить «потомственных воинов». Но опять же, для целой касты таких людей было слишком мало.

С течением веков «волчье братство» окончательно оторвалось от общины и перешло в подчинение княжеской власти. Князь использовал дружину в своих целях (в том числе и для удержания общин в повиновении), содержал ее и набирал новичков по своему вкусу из самых разных источников. В данном романе отражено представление автора о промежуточном этапе бытования «волчьих братств», когда они уже вступили во взаимодействие с княжеской властью, но еще не порвали связи с общиной и пополнялись за счет ее новых поколений.

На том же материале можно построить сколько угодно других теорий и версий. Как же все было на самом деле, мы едва ли теперь узнаем. Мне представляется, что сам исторический процесс, как и фольклор, не имел единого исходного варианта былины «Добрыня и Змей», а только «общий замысел», то есть суть исторических процессов, которая в каждом конкретном случае получала собственное неповторимое воплощение.