Алексей Калугин: Все под контролем (Сборник)

– Ты не нашла ни одного отпечатка пальца Шекспира? – инспектор скосил взгляд на Хвостова, оплывшего в кресле, словно огарок свечи.

– Зато среди кучи отпечатков, принадлежащих человеку, данных на которого у нас в архиве нет, я нашла всего один отпечаток большого пальца правой руки, аккуратно поставленный на первом листе, точно под надписью «Сочинение Уильяма Шекспира». Как будто кто-то хотел удостоверить тем самым свое авторство. И знаешь, Шелуденко, чей это был палец?

– Павла Марина, – ответил инспектор.

– Откуда ты знаешь? – разочарованно протянула Элис.

– Интуиция, – усмехнулся Шелуденко. – Спасибо за работу, Элис.

– Да не за что.

Шелуденко нажал кнопку отбоя.

– Я думаю, в комментариях нет необходимости? – спросил он, взглянув на Хвостова.

– Зачем он это сделал? – не глядя на инспектора, едва слышно произнес Хвостов.

Не нужно было уточнять, о ком именно идет речь.

– Я уже говорил вам, что Марин большой шутник. К тому же он еще и талантливый мистификатор. На его удочку попадались и куда более искушенные люди, нежели вы.

Шелуденко сделал паузу, ожидая, что скажет на это Хвостов.

После минуты молчания инспектор спросил:

– Вы по-прежнему не желаете дать показания против Марина?

Хвостов отрицательно мотнул головой.

– Что ж…

Шелуденко провел пальцами над клавиатурой, и принтер выдал стандартный бланк подписки для свидетеля.

– Подпишите здесь, внизу, – сказал он, положив бланк на стол перед Хвостовым.

– Что это? – вяло поинтересовался тот.

– Вы подтверждаете, что предупреждены о том, что повторное совершение того же самого правонарушения, которое стало причиной вашей явки в Департамент, повлечет за собой ужесточение наказания.

– При всем желании я не смог бы повторить то, что уже сделал, – мрачно изрек Хвостов. – Уильям умер год назад.

– Кроме того, вы подтверждаете, что не имеете в собственном распоряжении транспортного средства, позволяющего путешествовать во времени.

– Не имею, – отрицательно мотнул головой Хвостов и взялся за лазерное перо.

– И гарантируете, что не станете уклоняться от явки в Департамент контроля за временем для дачи показаний или допроса, в случае, если в том возникнет необходимость, – быстро закончил инспектор.

Хвостов, почти не глядя, царапнул бумагу пером.

– И что теперь? – спросил он, ткнув перо в подставку.

– Можете идти, – ответил инспектор, убирая подписанный бланк в папку.

Хвостов тяжело поднялся из кресла, подхватил за ручку кейс, с которым пришел, и, не прощаясь, направился к выходу из кабинета.

Странное дело, но, глядя на его согбенную спину, инспектор Шелуденко не испытывал радости победителя при виде поверженного в прах противника.

– Вы можете забрать рукопись, – произнес в спину Хвостову инспектор.

Даже не оглянувшись, Хвостов безразлично махнул рукой.

Он уже приоткрыл дверь, когда Шелуденко вновь окликнул его:

– Постойте! А что находилось в конверте, который вы отдали Шекспиру в последнюю вашу встречу?

Обернувшись, Хвостов посмотрел на инспектора взглядом, исполненным скорби и тоски по несбывшемуся чуду. Подбородок его, дернувшись, чуть приподнялся. Полуприкрыв глаза, Хвостов нараспев прочитал:

Вытянув ноги и сложив руки на груди, инспектор Шелуденко полулежал в кресле. Взгляд его был устремлен на спинку кресла, в котором несколько минут назад сидел Вальдемар Хвостов.

Инспектор не мог определить своего отношения к странному маленькому человечку, покинувшему его кабинет, прочитав перед уходом слова эпитафии, выбитой на надгробном камне Уильяма Шекспира, что покоится в северной стороне алтаря церкви Святой Троицы в Стратфорде-на-Эйвоне, так и оставшемся милым маленьким провинциальным городком, все достопримечательности которого связаны с именем Шекспира. И эта неопределенность беспокоила Шелуденко куда сильнее, чем история, рассказанная Хвостовым.

Марин был весьма своеобразной и даже уникальной в своем роде личностью, но мотивы его действий были в целом ясны и понятны. Словно заправский шахматист, он разыгрывал сложные многоходовые партии, охватывающие два, три, а случалось, что и четыре витка временной спирали. Он получал истинное удовольствие от увлекательной игры, не забывая при этом и о собственной выгоде. Но он никогда не нарушал тех правил, что установил сам для себя. Искусство, в любых своих проявлениях, являлось для него святыней, к которой не следует прикасаться лишний раз без особой на то необходимости. Своими действиями он как бы создавал новый вид искусства, фантастический перформанс, местом действия которого становилось все необъятное время. Ну, кто бы мог остаться равнодушным к тому, с какой изощренной виртуозностью он не позволил Хвостову вмешаться в ход творческого процесса Шекспира?