Михаил Казьмин - Жизнь номер два [СИ]

— У Левенгаупта часто встречаются упоминания. А объяснений нет, он же не для выпускников гимназий пишет…

— Ну если у Левенгаупта… — отец весело усмехнулся, — Видишь ли, сын, семейная магия — дело такое… Изучать ее сложно, что-то в ней предсказывать невозможно вообще, а объяснение настолько простое, что ученые мужи даже стесняются такую простоту показывать. Вот представь, что надо этот стол, — отец хлопнул по массивному обеденному столу, — отсюда вынести. Тебе одному это будет проще или с кем-то вдвоем?

— Вдвоем, конечно, — я понимал, что вопрос с подвохом, потому и ответил стандартно и ожидаемо, подталкивая отца к дальнейшим объяснениям.

— А с кем вдвоем легче будет — с Васькой или с Митькой?

— С Васькой, — вот тут я подвоха не увидел. Как оказалось, зря.

— Вот для того семейная магия и нужна, — отец был явно доволен, что поймал меня, — чтобы тебе с Митькой было нести его так же легко, как с Васькой. Видишь ли, кровное родство двух или нескольких одаренных может дать им возможность усиливать друг друга.

— Может дать? Или дает? — уцепился я за словесный оборот.

— Хороший вопрос, — похвалил отец, — правильный. Именно что может. А даст или не даст — это уже как получится. Опять же, многое родственникам друг другу делать проще. Вон у Рудольфа Карлыча нашего дочка даже не простужалась ни разу в жизни, и зубы у нее никогда не болели. То есть заботиться о здоровье родной дочки у него получается куда проще, чем чужих лечить.

Хм, надо же, у доктора Штейнгафта, оказывается, дочь есть… Не знал.

— А с матушкой тогда что? — я пошел на очередной приступ крепости семейных тайн. — Или мы семейной магией не владеем?

— Это, сын, как я тебе уже говорил, ты узнаешь в свое время, — довольная улыбка с лица боярина Левского моментально слетела. — И вот что, — жестким тоном добавил он. — Никогда не смей спрашивать о том при чужих. Что доктора ты расспрашивал, я знаю. Это ладно, Рудольф Карлович нам не совсем чужой, но и с ним больше о том не говори. Я не одобрю.

Вот же я попал… Неудовольствие, столь явно выраженное отцом, меня, честно говоря, расстроило, и я, чтобы хоть как-то сгладить неприятное впечатление, просто ответил:

— Я понял, отец.

В библиотеку я после обеда не пошел, поднявшись к себе. Так, семейная магия, значит… Интересно, у Волковых с ней как? И у нас, Левских? И какое отношение к семейной магии имеет нежелание отца говорить о состоянии матушки, как и его запрет спрашивать об этом доктора Штейнгафта? При том, что за соответствующие расспросы Василия я выволочку не получил?

Вообще, все это напоминало интереснейшее утверждение Левенгаупта о том, что расширение знаний одновременно означает и удлинение границы между известным и неизвестным. Как образно выразился сам ученый: «Чем больше мы знаем, тем яснее понимаем, сколь много остается еще не познанным». Но уже вскоре выяснилось, что я даже не представлял себе, насколько мудрость Левенгаупта точно подходит к нашим обстоятельствам…

Снова губной пристав Шаболдин появился у нас уже вечером, лишь чуть-чуть не дотянув до времени, когда наносить визит считалось бы уже неприличным. Впрочем, он на службе, ему можно. На сей раз Борис Григорьевич смотрелся неважно. Победный настрой, с которым он явился допрашивать Волковых да арестовывать Алену Егорову, исчез без следа, и больше всего пристав походил на солдата разбитой и беспорядочно отступающей армии, усталого и растерянного. Отец молча налил ему полстакана ореховой настойки и, лишь дождавшись, когда пристав выпьет, спросил:

— Что стряслось, Борис Григорьевич?

— Алена Егорова померла на допросе.

Перед моим мысленным взором тут же развернулись красочные картины всяческих пыток, которым губные подвергали несчастную Алену и которых она не выдержала, но сначала я загнал эти неуместные порождения подростковой фантазии куда подальше, а там и пристав принялся рассказывать:

— Посидела она в холодной, я тем временем допросчика нашего вызвал, доктора да отца Никифора, — кто такой отец Никифор, я понятия не имел, но боярин Левской только кивнул, видимо, знал. — Начали допрос — молчит. Доктор со священником посмотрели, говорят, заклятие на верность. Ну и стали то заклятие снимать… Только и смогли заставить ее признаться, что заклятие наложено на верность Колядиным, как она дух и испустила…

— Колядиным, значит… — задумчиво произнес отец. — Это что же получается, Борис Григорьевич, все теперь, делу конец?