Евгений Соломенко: Час «Ч», или Ультиматум верноподданного динозавра

Этих на площадь не пустили: нечего омрачать взор Небожителей! И текли, текли вдали от праздника неиссякающие потоки беды – под конвоем примкнутых штыков, под приглядом обнаженных сабель. Под присмотром безжалостных глаз крепких мужчин в васильково-краповых фуражках НКВД, в косматых папахах «Дикой дивизии», в парчовых халатах Батыевой орды.

Платонов проснулся с тяжестью на сердце. Сегодня в его сны опять ворвался Санька Мигалкин. И опять он уезжал. Убывал на элегантном скоростном экспрессе с вышколенными не проводниками даже, а стюардами.

И вся железнодорожная автоматика была на уровне, и бдительные диспетчеры не отрывали взора от электронных пультов, и всё было отлажено донельзя. А профессор знал: быть беде! Изящный экспресс обрушится с моста, и не спасется никто: ни радостные пассажиры, ни отутюженные стюарды, ни чертовски опытный машинист.

Платонов барабанил в стекло, за которым полыхали рыжие Мигалкинские вихры:

– Санька, быстро выходи! Бегом беги из этого долбанного поезда!

Но тот смотрел, казалось, сквозь профессора, не видя его и не слыша.

Платонов бросился к вагонной двери. Она оказалась заперта. А поезд, лязгнув сочленениями, начал отходить от перрона.

Платонов опять ринулся к окну купе. И успел заметить: там, внутри метнулась стремительная тень, подхватила Саньку и вынесла вихрем. Что за черт?!

Пара мгновений – и распахнулась вагонная дверь, на перрон соскочила стройная мужская фигура, схватившая в охапку рыжего пацана. Неизвестный опустил парнишку на серый бетон платформы и бросился вперед – обогнать поезд, успеть перевести стрелку на запасной путь.

– Стой! Эй, куда ты? – взывал Платонов к нежданному спасителю.

Но тот не оборачивался, а профессор знал, что человека этого уже не догнать. Одного не мог профессор взять в толк: откуда в обречённом составе объявился московский подполковник и почему он, а не Георгий Платонов, вытащил Саньку, а теперь спасает весь поезд?

Шквалистый ветер, злобно залетающий в форточку, оповестил Роджера: погодка нынче мало подходит для морских прогулок. Что, впрочем, не имело значения. Она должна будет состояться даже при самуме, цунами и землетрясении на полную катушку по шкале Рихтера.

Вчера поздним вечером ему позвонил Викинг – предупредил, что ночует в своей халабуде, и встречу назначил прямо в яхт-клубе, царстве боцмана Мордальона.

Подполковник наскоро собрался, натянул куртку поверх наплечной кобуры с «капитаном Макаровым». Согласно законам военного времени! – невесело усмехнулся он. Откуда-то из школьной программы всплыло: «Война есть продолжение политики специфическими средствами». Да уж, сочетание – что надо! От политики за километр несет сортиром, от войны – кровью. Вот и получается: кровавый понос. А расчищать эту прелесть – тебе, господин подполковник.

Роджер встряхнулся: отставить чернуху! Помни, Лёха, чему учили китайские мудрецы: «Настоящее длится не больше трех секунд». Так что не рви себе сердце, пока ТО настоящее ещё не наступило. А когда оно придёт, проживи его достойно. Ты убьешь сбрендившего фанатика, и в сердце не будет сомнений и прочих розовых соплей. Делай, что должен, и будь, что будет!

Он завораживал себя словами, а в душе поселились холодная ярость и ожидание грядущей пустоты.

«Ладу» подполковник оставил на стоянке подле яхт-клуба и через пару минут пожимал клешню старому морскому крабу:

– Привет, Ардальон Парфёныч! Где тут мой приятель – профессор Платонов?

– Ты, стал быть дело, будешь Ледогоров? – проскрипел Мордальон.

– Я буду! – удостоверил «Лексей Николаич». – Собственной персоной.

– Тебе профессор депешу оставил. Погодь, щас притараню!

И Мордальон захромал куда-то в служебные недра. Вернувшись, вручил Роджеру заклеенный конверт:

– Вишь, так на депеше и означено: Ледогорову Лексею Николаичу. На, стал быть дело, держи, коли тебе!

Очень Роджеру не понравилась история с «депешей». Он кивнул морскому крабу и вернулся к «Ладе». Забрался в салон, и только здесь рванул оболочку из плотной коричневой бумаги. Наружу вылупился неожиданно белоснежный листок. Один-единственный. Роджер читал строки, написанные четким, размашистым почерком:

«Дорогой Алексей Николаевич! Я знаю, что Вам надлежит сделать. И пришёл к решению – освободить Вашу душу от тяжкого греха. Я ухожу сам.

Ухожу не потому, что Вы меня прижали к канатам. Даже устранив меня физически, Вы бы не изменили ровным счетом ничего. Я заранее предусмотрел подобный вариант и запустил программу, которая надежно сработает в нужный день и час. Вчера вечером я отключил ее сам. Потому что, наверное, Вы правы: то, что следует иссечь тонким хирургическим скальпелем, я пытался вырубить топором. И в топорной этой попытке мог погубить многих и многих.