Валерий Большаков - Алгоритм судьбы

– Рябит… – вздохнул Тимофей. – А что делать?

– Дашку не видел, случайно? – вырвалось у генерала.

– Нет, – виновато сказал Кнуров. – Но мы её обязательно спасём!

Жданов выдавил на лицо улыбку…

Повезло инженеру-программисту в полдвенадцатого. Один из экранов мигнул, и картинка с него перебросилась на все остальные. ИТУ вежливо дринькнул звоночком: внимание!

Тимофей вздрогнул и приник к экранам. На них, освещённая фарами, двигалась Рита. Руки у неё были связаны, лицо выглядело хмурым и недобрым.

Кнуров автоматически вжал клавишу, и микроинформатор пошёл на контакт. Изображение девушки выросло, заняло весь экран и провернулось. Теперь улавливатель информации, подработав микрофибриллами, засел в декольте Маргариты Николаевны и передавал то, что открывалось взгляду девушки.

Силёнок, чтобы передавать изображение самому, у микро-информатора не хватило бы, конечно, но для того и «Рой». Неразличимые глазом собиратели информации выстраивались в «цепочки», «цепочки» компоновались в «сборки» и совместными усилиями слали сигнал.

Затаив дыхание, Тимофей следил за прыгавшим изображением. Лагерь какой-то… Палатки, машины… Седой человек с мужественной мордой курит сигарету и лениво переговаривается. Тима усилил громкость. Седой говорил на французском. Так-так, уже теплее…

Риту повернули и ввели под полог палатки. Там было светло, под ногами пузырились надувные матрасы.

Чей-то резкий голос выговорил какую-то команду, судя по времени – «Спать!» – и свет погас. Только смутные тени шевелились в потёмках и глухо доносились голоса.

Тимофей защёлкал клавишами. На экран, поверх изображения, полезла индикация, замелькали цифры координат. Да это рядом совсем, в сторону Тулы!

Кнуров сорвался с места, опрокидывая стул, и вылетел в гостиную.

– Подъём! – заорал он весело. – Тревога! Я её нашёл!

Туссен Норди посадил самолёт на поле можайского аэроклуба. Пронзительно свистя турбинами, «Сухой» откатился к дальним ангарам и замер, качнув носом. Заглушил двигатели – будто воздух спускали из гигантского воздушного шарика. Туссен отстегнулся и вышел в салон. Там, развалясь в креслах, обитали Эрве и Коста – Мориса-Арамиса оставили в лагере под Тулой сторожить мадемуазель Марго.

– Портос, д’Артаньян – за мной!

Спрыгнув на бетонку, полковник вразвалочку прошёл в тень ангара и уже там достал из кармана фото.

– Запомните этих людей, – сказал он. – Вот Тимофей Кнуров, он у них программист. Это – Сергей Гоцкало, какой-то старший оператор-информатор, кто это такой, не знаю даже… Это – Михаил Бирский, генератор идей, теоретик и главный конструктор, начальник проекта «Гото». Их и будем брать. Кнуров далеко, а эти где-то здесь. Надо будет бабкам показывать фото и спрашивать – типа, друзей ищем, в дороге разминулись. Бабки – народ ушлый, мигом смекнут, что мы из «органов». У русских память долгая… Пошли.

До деревни доехали на электробусе, сошли в центре, напротив земской управы. На другой стороне маленькой площади уютно белел колоннами особнячок, где разместился полицейский участок. Сквозь зелень сквера проглядывал памятник героям афганской войны, а поодаль соседствовали электробусная станция и мотель.

– Вряд ли они в центре остановятся, – лениво предположил Портос. – Я бы на их месте по окраинам прятался…

– Вот там и порыщем… – сказал Туссен. – Коста, слетай в мотель, возьмёшь напрокат машину…

Одно хорошо в деревнях – они быстро кончаются. Только начнёшь уставать от ходьбы, а уже всё, улица пройдена, можно посидеть и подумать.

Всё Заречье с его многоэтажками Норди исключил сразу. Старую Александровку они поделили между собой на три части и начали «чёс». Улица Прямая досталась Портосу – Эрве Граншану.

Неширокая, заросшая травой, улица была зажата высокими могучими заборами, за которыми давились грубым лаем волкодавы. Над оградами-частоколами только крыши выглядывали и тарелки антенн, да ещё деревья. Во дворы вели титанические ворота, в любые из них спокойно мог проехать большегрузный самосвал.

Странно было Портосу видеть этакие фортификационные нравы. Привыкший к низеньким оградкам – лишь бы собачки газон не помяли, да к «французским окнам», он с трудом усваивал парадоксы Евразии, якобы коллективистской. Отчего же такая закрытость и тяга к полной изоляции? И чего в загадочной русской душе всё-таки больше – индивидуального или общинного? Поди, разберись…