Игорь Резун: Укок. Битва Трех Царевен

Мадемуазель Элизабет, слушая туманный перевод стиха, резво перепечатала приказ на русском и французском языках, переводя на ходу. Майбах зашел за ее прямую, худую спину и посмотрел на монитор, чтобы убедиться, все ли верно. Прочел, успокоился, почесал лоб:

— Да, и пусть это четверостишие, с подстрочником, разместят на табличках по две штуки на этаж. Лев Николаевич наш неугомонный пусть проследит! М-м, что ж еще?

Секретарша посмотрела на шефа из-под мощных надбровных дуг. Как большинство типичных француженок, она слегка напоминала маленькую обезьянку.

— Прошу прощения, патрон. А что означают все эти… упражнения?

— Ну, мадемуазель Элизабет, это же совсем просто. Фирма «NOGA» настаивает, что она права и должна забрать манускрипты. А вот и нет. Мы каждое утро будем утверждать: наше дело правое, а ее «нога» — левая! Левая она в этом деле! Merde, как это сказать? А, лишняя она! Заклинаем «ТАКом», потом приходим в издательство и отбрасываем эту левую «NOGA», черт бы ее драл, в сторону. А правоту правой ноги купаем в «мертвой воде», на кармическом уровне, как известно, уничтожающей любые поползновения. Вы поняли меня?

— Смутно, патрон. А стихи зачем?

— Стихи? Ну, это так, — Майбах смутился, — для усиления эффекта. Вдруг после этого, например, компания «NOGA» попадет в какую-нибудь скандальную историю… с крокодилами, пальмами, баобабами или женой французского посла! Обнажит публично каким-нибудь образом всю мерзость своих намерений, — закончил он.

Секретарша кивнула, хотя все-таки мало что восприняла. В этот момент в приемной зазвучало что-то бессмертное, моцартовское, и второй секретарь, широкоплечий и не очень стриженый мсье Уашад внес маленький телефон, держа его в руках боязливо, словно змею.

Издатель выхватил из синеватой ладони индийца аппарат и прижал к уху. Элизабет вынула из принтера отпечатанный листок.

— Hallo, madame Marica, je suis emu, que vous ne m’oubliez-pas! [38] Привет, мадам Марика, я тронут тем, что вы меня не забываете! (Фр.) — прокричал он, другой рукой делая широкий росчерк на приказе.

— Майбах, из вас бы вышел дерьмовый француз и несносный еврей! — зарычала трубка голосом Марики Мерди. — Оставайтесь лучше русским медведем!

— О! — обрадовался Майбах, зная, что Мерди прекрасно говорит по-русски, только иногда путает традиционные ругательства. — Мадам Марика, тогда нет проблем. Значит так, с вашей требухой полный порядок. Лежит, голенькая, у меня на столе, отходит от оргастического совокупления с отделом корректуры. С моей стороны была только одна правка: я везде поправил только одну букву в вашем излюбленном термине. Поверьте мне, гОвно — это звучит более по-русски, чем…

— К черту! — снова рявкнул телефон. — Меня это сейчас не интересует. Нам необходимо немедленно встретиться!

— Очень срочно?

— Сию секунду!

— Что ж, тогда… — Майбах посмотрел на свои серебряные часы от Breguet, сделанные по спецзаказу (золото не любил), — тогда я могу отдать вам, как хорошему врагу, мой ранний ужин.

— Где?

— Метро «Одеон», — быстро сообразил Майбах, — кафе «Прокоп», рю д’Ансьен-Комеди, тринадцать. Знаете?

— В задницу! — лаконично подтвердила женщина.

— Оля-ля, если в такую хорошенькую, как у вас, то…

— Бросьте, Майбах. Я все-таки пражанка, и в год, когда вы родились, моих родителей утюжили ваши танки. Я знаю, что чем страшнее женщина, тем пышнее ваши комплименты. О’кей, там, через полчаса. До встречи.

Когда голос неистовой Мерди смолк, Майбах еще с четверть минуты с сомнением смотрел на телефонную трубку. Из задумчивости его вывел только голос секретарши:

— Вы хотели составить еще какой-то приказ относительно дополнительной охраны нашей экспозиции на выставке, патрон.

Майбах возмущенно фыркнул:

— Мы платим недурные деньги охранному агентству «Gimaret & Golies»! Еще не хватало симоронить на сохранность рукописей! Нет. Все, размножайте приказ.

Майбаху не хотелось бы опоздать: гнев Марики мог бы быть сокрушителным. Поэтому его водитель, пожилая Варвара Никитишна, попавшая в Париж пятнадцатилетней девочкой вместе с пленными бендеровцами, гнала их огромную, фиолетового оттенка, коллекционную Iso Rivolta с мощным двигателем Chevrolet в сторону Латинского квартала — сначала по авеню Сюффрен, а потом по улице Вожирар, такой же просторной. И, только свернув на улицу Турнон, они попали в пробку перед пересечением проулков — на месте выхода из метро «Театр Одеон». Кафе «Прокоп» славилось не только своими рыбными блюдами, но и тем, что являлось самой старой пивной Парижа с тысяча шестьсот восемьдесят шестого года. Сюда захаживали когда-то Лафонтен, Вольтер, Бомарше, Гюго и Верден. Во время Революции Дантон и Марат обсуждали здесь свои речи, а молодой лейтенант Бонапарт за пиво оставил свою шляпу в залог. Фирменным блюдом кафе считалось заячье фрикасе с сидром, знаменитый мерлан или лосось в грибном соусе. Его Майбах и планировал заказать для Марики.