Сергей Мстиславский: Грач - птица весенняя

И сразу — как ветром сдуло навеянную на душу муть.

Лестница запружена сплошь, не протолкаться. Но Баумана опознали:

— Товарищи, дайте пройти члену Московского комитета!

Плечи сжались. Узким проходом, сквозь строй обращенных к нему пристальных и приветливых глаз, Бауман шел в зал. Взять слово немедля. Сказать все, что подумалось, что почувствовалось по дороге сегодня. И с новой, с удесятеренной силой бросить: "Да здравствует стачка!"

Но крик "Да здравствует стачка!" вырвался из зала, навстречу ему, едва он ступил на порог, передался по лестнице вниз, и улица ответила тысячеголосым откликом:

— Да здравствует стачка!

Бауман увидел: Козуба стоял на столе, высясь широкими своими плечами над сомкнутой толпой.

— Самодержавие отступило, товарищи! Этою вот бумажонкою, — он взмахнул печатным листком манифеста, сжал его, бросил, — оно хочет вырваться из тисков, в которые зажала его пролетарская всеобщая стачка. И найдутся, конечно, караси, которые на этого дохлого червя клюнут… Уже благовестят небось попы всех приходов, от митрополичьего двора до меньшевистских задворок… к празднику!

— Пра-виль-но!

— Но революционные рабочие, социал-демократы, в обман себя не дадут. Мы собственной силой вышли на волю, и назад, в клетку, хотя б ее и позолотил грязной рукой палач, мы не пойдем!

И, как грозный прибой, за которым море, океан, необозримый, неодолимый простор, — бурным рокотом отозвались тесные, плечо к плечу, сомкнутые ряды. Взметнулись руки, колыхнулось у самого стола, на котором стоял Козуба, красное бархатное тяжелое знамя. Козуба поднял за край полотнище. Блеснули перед глазами сотен золотые строгие буквы боевого лозунга;

ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТРСЫ

Бауман видел: глаза потемнели, сжались брови, и с новой силой вырвался многозвучный, раскатистый крик:

— К оружию!..

— Да здравствует стачка! Да здравствует восстание!

— На улицы!

Ряды рванулись.

Бауман поднял руку и крикнул:

— К тюрьмам! Политических на свободу!

Козуба опознал голос.

— Товарищи! Пока царизм жив, свободы не будет. Но он еще долго, быть может, будет жить, если мы разожмем руку, которая его держит за горло. Сожмем ее крепче, насмерть, и первым шагом пусть будет шаг, на который зовет товарищ Бауман. Собьем затворы с царских застенков!.. В голову колонны, Бауман! Тебечесть и место!..

Он соскочил со стола. Следом за ним к Бауману двинулось знамя.

С улицы, навстречу выходящим, уже гремела боевым, зовущим запевом революционная песня. Почти рядом с Бауманом, чуть отступя, худой подросток, придерживая знаменную кисть, пел высоким вздрагивающим голосом. Бауман оглянулся, потому что слова, которые пел мальчик, были незнакомы.

— Что ты поешь?

Блеснули на секунду под бледной губой белые зубы:

— Сам придумал.

Козуба нагнал Баумана, когда колонна уже подходила к Вознесенской. Он оглянулся командирским глазом назад, на бесконечные ряды, на знамена, и охватил Баумана любовно рукою за плечи:

— Что?.. Недаром всю жизнь веселым был, Грач, птица весенняя! Весна на лето поворачивает… Засеяли-всходы-то какие пошли! Эка, знаменами заколосились. И твоей руки дело… Теперь-в тысячу вражьих рук назад тащить будут-не остановят.

Вправо открылась улица. Фасад фабричного корпуса, у ворот — кучка рабочих.

Бауман замедлил шаг присматриваясь.

— Что за фабрика?

— Тут две, — отозвался Козуба:-Дюфурмантеля и Щапова.

Бауман махнул рукой толпившимся вдали рабочим:

— К нам!

Никто не тронулся с места. Бауман нахмурился и свернул на тротуар:

— Я сейчас приведу их.

Козуба отмахнулся:

— Брось! Много ли их там!.. Не стоит. Пошли!

Но Бауман помотал головой упрямо:

— Окликнул — надо дело до конца довести. Иди, я сейчас догоню… на рысаке вот. — Он кивнул на извозчичью пролетку, стоявшую на углу. — Догоним, а, дед?

Извозчик, старик на козлах, подобрал вожжи, зачмокал. Бауман стал на подножку.

— Знамя, товарищ Бауман, знамя возьмите!..

Высокий, пышноволосый и бритый, в мягкой шляпе протягивал красное знамя. Бауман стиснул рукой древко, извозчик ударил вожжами, лошадь затрусила, набирая ход…

Женский голос окликнул Козубу тревожно:

— Козуба! Куда он поехал?

Надя с Ириной вместе в рядах поравнялись с перекрестком. Бауман отъехал уже далеко. На остром, холодном ветру полыхало багровое полотнище знамени.

Козуба ответил усмехаясь: