Все было, как по заказу: с Анной у Алексея незаладилось… вроде бы, к Настене он послушно отправился, а там… Юлька была непоколебимо уверена: если Алексей Настене глянулся, то никуда он от нее не денется!
Первый тревожный сигнал прозвучал для Юльки сразу же, как только Настена, осмотрев рану Алексея и успокоив его — мол, ничего страшного, ошиблась дочка — усадила старшего наставника Младшей стражи напротив себя, и завела неторопливый разговор, незаметно подстраиваясь под состояние и настроение собеседника. Мать не стала выгонять дочку из избушки, а значит, не собиралась делать с Алексеем ничего ТАКОГО. Почему? Он же ей понравился, да и не просто понравился…
Потом, когда Алексея затянула зеркальная поза ведуньи, ее тонкая настройка на ритм и тональность общего для обоих ощущения и бытия, когда он впервые повторил легкую полуулыбку Настены, поворот ее головы, заговорил легко, с желанием поделиться своими заботами и беспокойствами, Юлька, было, воспрянула духом. Мало ли, а вдруг мать решила поучить ее еще одной грани ведовского искусства? Однако мать, поставив Алексея в положение ведомого, тут же «отпустила» его, позволив самому выбирать, о чем говорить, и не сделала ни малейшей попытки увести собеседника туда, куда, по мнению Юльки, его и требовалось увести — в тайное и радостное восхищение Настеной, неосознанное, но непререкаемое счастье служить, радовать и ублажать…
Ну а потом, все и вообще пошло как-то наперекосяк. Перво-наперво, выяснилось, что Минька ошибся — Нинея Алексея не завораживала, а причиной его неразумной горячности стал… Корней! Вот уж за кем волховства никогда не замечалось! Однако же, сумел, старый, так попрекнуть будущего зятя холодностью и рассудочностью, что того, что называется, понесло! Ну, и доигрался! Но сам Алексей ни о чем не жалел, наоборот, испытал облегчение от распада внутренних оков, в которые сам же себя и заковал! Дальше же в разговоре вылезли такие вещи, которые Юлька и вовсе не могла ни понять, ни принять.
Казалось бы, Алексея, в первую очередь, должно было волновать душевное здоровье сына, но нет! На первом месте оказалось самоощущение бывшего Рудного Воеводы в Ратном и среди ратнинцев. Понятно, конечно, что заняв достойное место в новой семье, он мог наилучшим образом позаботиться о Савве, но…
Мужи воинские! Да как же у них ум повернут? Убить из уважения! Достойно проводить старого воина ударом меча! Как это понять? Холодным разумом высчитать, что четыре мальчишеских жизни — достойный размен на тридцать с лишним зрелых мужей убитых на Заболотном хуторе, и остаться спокойным, глядя на бездыханные тела! Как такое простить? Полюбить, да, полюбить Миньку — Алексей искренне хотел бы иметь такого сына — и не сказать ни слова против того, чтобы он ушел с малым отрядом в поход по вражеским землям! Как в такое поверить?
А Настена, все так же чуть заметно улыбаясь, неизменно соглашалась, что, мол, да — надо было щенкам первую кровь дать попробовать, и свою и чужую, да — надо было Михайле и самому понять и другим показать, на что способна его Младшая стража, да — даже и грубость его, в отношении старшего, простительна, более того, если б не было этой грубости и попытки взять в свои руки полную власть, это означало бы, что он еще не готов принять на себя ответственность за сотню отроков. Настена соглашалась, поддерживала и все тянула и тянула из Алексея, мягко, чуть заметно, что-то еще, о чем Юльке даже страшно было задумываться.
И не зря было страшно. Оказывается, ратнинцев и отроков Младшей стражи ждет новый поход — далеко и надолго, а Алексей, хоть и говорит об этом с сожалением, твердо уверен, что вернется назад, в лучшем случае половина отроков. И уйдут они в этот поход очень скоро — где-то в начале сентября, а сожаление Алексея больше относится к тому, что осталось мало времени на учебу, а не к возможной гибели мальчишек.
И снова со стороны Настены ни одного вопроса: куда, зачем, с кем ратиться? Только легкая улыбка, только ненавязчивое согласие: да — недоучены мальчишки, да — у тех, кто ходил за болото, надежды выжить больше.
Но вот Алексей, вроде бы, покончил с воинскими заботами и вспомнил, наконец, о Савве, но и то через свои отношения с Анной-старшей. Прислонился душой ушибленный судьбой малец к вдове побратима, ластится, как к родной матери, а та ему, и вправду, мать заменила, и где тут давнее чувство к Анне, когда сам Алексей хотел к ней посвататься, да опоздал, а где новое, обещающее дом, покой, любовь, он и сам не знал, все перемешалось. Юлька даже чуть было не растрогалась, таким теплом лаской вдруг повеяло от Алексея, когда тот заговорил о минькиной матери. И куда подевался безжалостный и расчетливый воин? Как это все может уживаться в одном человеке?
Читать дальше