Павел Дмитриев: Квадратное время

Тема беседы перекинулась на трамваи. Со стороны невозможно представить, как граждане вообще умудряются в них залезать, или, наоборот, вылезать. Вернее сказать, для себя алгоритм я уже сложил: с размаху или даже короткого разбега навалиться плечом, как в американском футболе, тем самым сдвинуть внутрь пару-тройку товарищей. Не особенно сложная задача для тренированного парня весом в шесть пудов. Но каким приемом в рельсовый транспорт втискивалась Саша?!

Чуть смутившись, моя спутница призналась в страшном:

— Меня всегда через переднюю дверь пускали.

Ну надо же! Большевики, конечно, революционеры и низвергатели буржуазных традиций, но правила на общественном транспорте завели точно как в «прогнившей» Европе. То есть спереди могут входить только дети, с родителями или без оных, беременные женщины, инвалиды и приравненные к ним особо важные чиновники.

Тут я вспомнил про так и непонятый мной пассаж из «Трех столиц» Шульгина. Тот, что про сложившееся в триэсэрии саморазделение публики на более чистую в первом вагоне и ту, что попроще — во втором. Рассказал про это Александре — и получил, наконец, удивляющий простотой ответ:

— Да по привычке!

Оказывается, до революции первые вагоны трамваев были вагонами первого класса. Для Шульгина и его читателей-эмигрантов, в отличие от меня, данная «мелочь» представлялась очевидной и не требовала объяснений.

Между тем дома вокруг становились все выше и солиднее, поток людей на тротуарах дошел до состояния «впору ставить знаки приоритетов и разметку движения по полосам», а плотно забитая гужевым транспортом дорога подсказывала, что слухи о забое всех лошадок на мясо оказались сильно преувеличенны. Мы явно подъезжали к центру. Еще пара кварталов, и среди безликих, одетых в разные варианты темного сукна советских прохожих все чаще и чаще начали попадаться настоящие «леди и джентльмены». Мужчины под зонтиками, в изящных пальто, идиотских канареечных ботинках, дамы в шляпках и шубках из хороших мехов, с огромными лакироваными сумками в руках.

Преобразились и магазины. На многочисленных рекламных плакатах — неожиданный отблеск импортного лоска и НЭПовской роскоши. В витрине кондитерской лавки все еще выставлены красиво выложенные мармеладом портреты вождей. В галантерее — Маркс и Энгельс в окружении изящных дамских комбинаций, похоже, модницы еще не осознали, что следующий шанс купить красивое белье представится только когда они станут бабушками. В светящемся окне огромного, занимающего целый квартал торгового центра* — рисунок ромашки, в центре которой лицо девочки с большими черными глазами, по кругу идиотская реклама — «Есть дороже, но нет лучше пудры киска-лемерсье».

Неожиданно Александра толкнула меня под локоть и показала на короткий рядок торговок всякими мелочами, спасающихся от мороси под козырьком ТЦ:

— Смотри, смотри! Сам стоит!

— Кто, где?! — я с трудом оторвался от калейдоскопа рекламы.

— Да Солодовников же, младший! Вон, справа, в высоком картузе!

Пролетка уже миновала удобное для обзора место, но я успел разглядеть сгорбленного мужчину, чей возраст и вообще внешний вид не давали определить запущенные до кудлатости усы и борода. Однако род занятий не вызывал сомнений — он продавал с рук какие-то коробочки, крема или духи, точнее не разобрать.

— Чем же он знаменит?!

— Ты что, правда не знаешь?! — вскинула брови вверх Саша. — Сын бывшего владельца вот этого самого пассажа. Только представь, его отец по завещанию оставил городу двадцать миллионов рублей. Это еще перед войной!

— Ничего себе сумма!** — за три с лишним года в прошлом я успел твердо осознать, сколько золота содержал царский червонец. — Куда же их пристроили?

— Вот как раз этот идиот, — девушка небрежно махнула рукой за спину, — так и продержал деньги на счетах до самой революции. Жалко расставаться было. А дальше большевиков спрашивать надо.

— Тпру!!! — прервал нас крик извозчика. — Приехали, — он обернулся и широким жестом указал на вывеску «Мосторг». — Пожалте в «Мюр и Мерилиз».

Сооружение, у которого мы припарковались, менее всего походило на магазин. Скорее оно напоминало затейливую и лишенную симметрии комбинацию обычной многоэтажки с узкими, устремленными к небу готическими арками окон Собора Парижской Богоматери. Зато стоящее через дорогу здание подбирали не иначе как из соображений контраста. При более чем солидных габаритах оно напоминало кургузый амбар.*** Всего один ряд нормальных окон на втором этаже, выше — редкие маленькие бойницы. Между домами, словно подчеркивая их «самобытность», красовался огромный кумачовый плакат, мокрый, он казался с земли почти черным. Но натянут справно, легко читаются слова: «Сбором утильсырья увеличим свой экспорт».