Александр Михайловский: Однажды в Октябре

С Таврической мы свернули на Тверскую, а с Тверской на Кавалергардскую. Идти нам было меньше километра. На пустынных улицах не было видно ни одной живой души. Лишь на пересечении Кавалергардской и Шпалерной нам навстречу попался припозднившийся прохожий, но увидев нас, он испуганно шарахнулся в подворотню. На афишных тумбах болтались обрывки каких-то плакатов, улицы освещались редкими фонарями, лампы которых горели в полнакала. Было сыро, темно и неуютно.

На углу Шпалерной, там, где в мое время стоял памятник Дзержинскому, виднелись одноэтажные корпуса Аракчеевских казарм. До начала войны в них находилась Офицерская кавалерийская школа, которой одно время командовал генерал Брусилов. Сейчас здание казарм было бесхозным, и частично разграблено местными жителями. А вот и цель нашего путешествия!

В конце улице стоял массивный пятиэтажный дом, построенный в стиле модерн. Именно в нем и располагалось Товарищество печатного и издательского дела «Труд». В этой типографии сегодня печатался очередной номер большевистской газеты «Рабочий путь».

Мы остановились и стали совещаться. В типографию я решил отправиться вместе с Бесоевым. Ирину пока брать с собой не стали. Женщина, тем более, красивая — это отвлекающий фактор. А беседа со Сталиным предстояла серьезная.

Найдя нужную вывеску, я с моим спутником вошел в темный, пахнущий сыростью и кошками подъезд. Там впотьмах я столкнулся с невысоким плотным мужчиной, выходившим из дверей типографии. Он ударился коленом о мой сундучок, и сквозь зубы выругался: «Шени деда…». Я понял, что это никто иной, как сам товарищ Сталин, собственной персоной.

— Гамэ мшвидобиса, генацвале (Добрый вечер, дружище), — поприветствовал я его по-грузински. Изумленный Сталин машинально ответил мне — гагимарджос, — после чего, справившись с удивлением, спросил уже по-русски, — Товарищ, а мы разве с вами где-нибудь уже встречались? Я не могу в темноте разглядеть ваше лицо.

— Товарищ Сталин, мы к вам пришли по важному делу, — сказал я, — информация, которую мы вам хотим сообщить, еще не известна никому в Петрограде. Вы можете опередить всех, опубликовав ее на первой полосе вашей газеты. Завтра, точнее, уже сегодня «Рабочий путь» будут рвать из рук мальчишек-газетчиков.

Заинтригованный Сталин задумался. После недолгих размышлений в нем сработал инстинкт журналиста, и он пригласил нас в типографию, где для редактора большевистской газеты был сделан небольшой закуток. На небольшом столе стоял чайник и несколько стаканов в подстаканниках. Тут же присутствовал заправленный серым одеялом топчан. Я подумал, что порой Сталину приходится есть и ночевать прямо на своем рабочем месте.

В помещении пахло знакомым мне запахом типографской краски, в центре комнаты стоял линотип, рабочий пронес мимо меня набранную полосу, и положил ее на верстак.

При свете десятилинейной керосиновой лампы мы более тщательно разглядели друг друга. Сталин сейчас не был тем монументальным вождем Страны Советов, которого мы привыкли видеть в фильмах о войне или послевоенном времени. Ему было всего сорок лет, и похож он был на обычного кавказца. Одет Сталин был просто — в солдатскую гимнастерку, брюки заправленные в солдатские сапоги, и поношенную серую куртку. С не меньшим любопытством и настороженностью Сталин разглядывал и нас.

— Давайте представимся друг другу, — сказал Сталин. — как меня зовут, и кем я работаю, вы, похоже, уже знаете. А вот я не знаю — с кем имею честь беседовать.

— Тамбовцев Александр Васильевич, — ответил я, — некогда специальный корреспондент одного из информационных агентств. Можно сказать, ваш коллега.

— Старший лейтенант Бесоев Николай Арсентьевич, — представился мой спутник.

Сталин с интересом посмотрел на него. То ли ему показалась знакомым эта осетинская фамилия, то ли он удивился тому, что вроде бы сухопутный офицер носит военно-морское звание.

— Как к вам обращаться, — спросил Сталин после небольшой паузы, — «господа» или «товарищи»?

— Обращение «товарищи» для нас более привычное, — ответил я.

Сталин понимающе усмехнулся. — Итак, товарищ Тамбовцев, и товарищ Бесоев, что же такого важного вы хотели мне сообщить?

— Речь идет о судьбе революции, — сказал я. — Вы, наверное знаете, что некоторые деятели Временного правительства очень бы хотели, чтобы германцы начали наступление на Петроград?

Сталин кивнул, и достав из кармана портсигар, закурил папиросу.